Не раз берется Кузя (В. Ильичев) за перо; рисует узорные буковки — «Дневник», выводит глубокомысленные заметки («В субботу начались занятия. А на следующий день было воскресенье...»), — а дневника все нет и нет. Намеревается Кузя вот-вот начать жить, но и начала как-то все не получается...
Кузя — второгодник, застрял в седьмом классе. Летом подрабатывает как письмоносец. Волею случая приглашен участвовать в телепередаче.
Кузя? На телеэкране?! Да как это можно...
Признаться, поначалу и впрямь не представишь этого — не вяжется! Внешность у него неважнецкая. Прическа неандертальская. Походка и жесты развинченные. Весь он какой- то разболтанный. Лексикон его убогий...
Но потом, ближе к концу картины (выпущенной «Ленфильмом»), когда телередактор воспротивился выступлению Кузи («Он же глупость какую-нибудь ляпнет!»), ты отмежевываешься от неумного редактора. Ты выпустил бы Кузю на телеэкран без опаски — так тебя переубедили авторы.
Фильм начинается живой уличной сценкой: репортер спрашивает прохожих, какие любят они телепередачи.
— А я люблю выключать телевизор! — подтрунивает один из спрошенных.
Вспыхнув в первой же этой реплике, юмор не покидает авторов и персонажей: шутками — то добрыми, то с горчинкой — пропитаны и репортажно записанные импровизации уличных испытанных остряков и реплики, предусмотренные киносценарием.
Подлинным юмором и острой сатирой исполнены три новеллы, составляющие фильм, и трагедийный в своей основе, проходной «короткометражный» образ Папани. Да, отыскался у Кузи отец, чей образ, созданный Г. Штилем, — одна из удачных актерских работ за последнее время. Папаня, не заходя в дом, «показывается» сыну, которого не видел с малых его лет, хлопочет, ведет угощать, и все это актер так плотно заполняет бытом, живыми «манерами», суетливым «поведением», что зрителю не оторваться от экрана!
Недолго длилось это странное свидание: вечерком Папаня укатил обратно. Куда? Ближний свет — обратно в Якутию! Расставаясь с сыном в поезде, вспомнил:
— Поговорить бы... это... А?
И, проникая за обильный, добротный комизм новеллы, испытываешь жгучую горечь, скорбишь о странных, неудавшихся человеческих судьбах.
Рассказанная с горькой усмешкой киноновелла о Папане помещена посредине фильма. Две другие не столь философические и очень смешные: первая тяготеет к лирике (Кузя заинтересовался девушкой, которая «занята» другим), а вторая, посвященная телевидению, исполнена едкой сатиры.
Нет, на телеэкран Кузе не попасть... А вот стараниями сценариста Н. Рязанцевой и режиссера И. Масленникова стал он героем кинофильма.
Да ведь в Кузе, говорят, ничего героического не сыщешь. Не подходит он под высокий ранжир героя. Он просто дурачок какой-то! «Может, и дурачок...», — с усмешкой соглашается сам Кузяев.
Вот так, с усмешкой, в совершенстве владея веселой магией искусства, авторы показали, как интересен и важен их герой, как нужен он зрителю.
Словно мудрые химики-технологи, они приготовили такой насыщенный раствор сатиры и юмора, что погрузи в него не только несущие конструктивные части, сюжетные узлы и связки, но и любую мелочишку, она обрастет сверкающими кристаллами! Так случилось, скажем, с неким аккордеонистом. Роли у него нет — просто с каменным, невдохновенным лицом сидит у окна и пиликает...
Мелькает он в кадре раз, мелькает два... А в зале хохот! Искрой блеснул здесь талант художников.
И в персонажей, окружающих героя, и во всю атмосферу фильма много таких веселых деталей вложили сценарист, режиссер, актеры. Они не скупились — и зритель платит за их щедрость сторицей. Бурно, кипуче, весело принимает зал каждую интересную выдумку: и уморительные «социологические» опросы, и пародию на телевизионный ходячий репертуар, и блестящий телешлягер («Ищешь ли покой?» — «Нет!»).
Добрым словом надо помянуть и оператора Б. Тимковского, и автора хорошей музыки А. Колкера, и режиссера новеллы «Папаня» И. Авербаха, и в целом весь постановочный коллектив, вложивший в своего милого Кузю немало мыслей и обаяния. ‹…›
Кремлев Г. Личная жизнь Кузяева Валентина // Советский экран. 1968. № 12.