Направленность общественных и даже творческих деяний В. Овчинникова главным образом определила его тесная дружба с Ильей Глазуновым и его женой Ниной.
Конечно же, судьба, как говорил мне Вячеслав Александрович, способствовала ему счастливому общению со многими людьми, которым он благодарен за то, что не дали уйти с верно выбранной дороги. Вначале это были отец и мать — простые люди, своим природным чутьем подсказавшие путь правильного применения своих способностей. Затем семьи академика Н. Зелинского; отца Всеволода Шпиллера; семьи Михалковых и Кончаловских; профессора — С. Богатырев, А. Гаук; Т. Хренников, дирижер А. Жюрайтис, режиссер С. Бондарчук. Но все же влияние Глазуновых на начальном этапе становления личности В. Овчиннокова оказалось решающим.
Именно они, как никто другой, способствовали формированию мировоззрения молодого композитора, преодолению его "болезней роста" — первоначальному увлечению авангардом в музыке. С Глазуновым он познакомился вскоре после первой выставки художника, состоявшейся в 1957 году, ставшей сенсационной. И сразу же был захвачен его неукротимостью в стремлении донести до свого друга свое, внедрявшееся коммунистическими идеологами понимание истории России, отечественной и мировой культуры. Но Глазунов не ограничивался лишь высказываниями крамольных тогда мыслей. Свои рассуждения он всегда подкреплял знакомством с конкретным жизненным материалом. И с целью просвещения Овчинникова в национальном духе, пригласил его совершить совместную поездку в Ленинград.
— Итак, вместе с Ильей и Ниной я отправился в его родной город, — вспоминает Вячеслав Александрович. Там я, помимо знакомства с архитектурными ансамблями и музейными коллекциями, много общался с отцом Нины, очень музыкальным человеком. А жил у неё на даче. Мы вместе с Ильей и Ниной ходили гулять на Финский залив и во время этих прогулок они занимались моим просвещением. Это были незабываемые дни: А потом они взяли меня с собой в поездку по древним городам России:
Сам Илья Глазунов первые впечатления от знакомства с Овчинниковым в книге "Россия распятая" излагает так:
"От композитора Шебалина, портрет которого я писал, я впервые услышал о Славе, тогда ещё подающем великие надежды студенте консерватории, который считался смелым новатором-авангардистом. Первые впечатления от знакомства: талантлив, красив, напорист и умен, лукавые глаза, пышная шевелюра. Он чем-то неуловимо мне напоминает портрет молодого Бетховена.
Я был крайне удивлен, что мой новый друг не был в Петербурге, не видел Эрмитажа и Русского музея. И Нина, обладавшая великим даром зажигать сердца людей, старалась раскрыть Овчинникову, что такое "душа Петербурга", — столицы русской и европейской культуры".
А что касается поездки (и не одной) по городам России, Илья Сергеевич, отмечает: "По дороге в Ростов Великий останавливались как правило, в Троице-Сергиевой Лавре, молитвенно чтя память преподобного Сергия Радонежского".
Вот на какие духовные ориентиры указывал И. Глазунов. И не удивительно, что жадно внимавший ему Овчинников, воссоздаст музыкальный образ великого молитвенника земли Русской в одном из своих произведений.
— В поездках по разным русским городам Илья открывал мне Россию с той стороны, с которой я её не знал, — говорил мне Вячеслав Александрович, — приобщал к иконе, к которой я отношусь как к ритуальной вещи, а не произведению живописи. И я, подобно многим другим, воспринимал его, как своего наставника:
Результат просветительских усилий Глазунова и его жены оказался для композитора действительно судьбоносным.
Уже в 1996 году, — пишет И. Глазунов, — Слава, улыбаясь своей коварно-иронической улыбкой, заявил: "Я всегда буду благодарен тебе и Нине, что вы вырвали меня из объятий сатаны. Ведь когда мы с тобой познакомились, я увлекался додекакафонией авангардной музыки. Что было бы со мной?"
В общем, испытавший на себе такое же благотворное воспитательное воздействие семейства Глазуновых — как и В. Солоухин, В. Распутин, В. Ганичев и многие другие деятели русской культуры, — не мог остаться в стороне, когда битва за историческую Москву, вернее за то, что от неё осталось, вступила в заключительную фазу. Её предыстория такова.
В после революционные годы, когда в угаре борьбы с "проклятым прошлым" рушились памятники историческим лицам, прежде всего связанным с царской династией, начались покушения и на снос исторической застройки столицы.
Особенно сильный ущерб был нанесен городу в 30-е годы при осуществлении Генерального плана его реконструкции, взлелеянного Лазарем Кагановичем. Святыню России, воспетую во множестве произведений, приводившую в трепет иностранцев своей красотой, Каганович объявил «невообразимым хаосом, созданным будто пьяным мастеровым», подлежащим уничтожению ради постройки «нового коммунистического города». Последующие перепланировки и перестройки, возобновившиеся в хрущевские времена и продолжившиеся в брежневские, довели Москву до того состояния, что она была вычеркнута из международного реестра исторических городов. А по новому Генеральному плану реконструкции столицы, разработанным Главным архитектурно-планировочным управлением (Глав АПУ) к началу 70-ых годов началось уничтожение последних остатков московской старины. А сама Москва должна была быть рассечена шестью лучами проспектов, подобных Калининскому (ныне Арбатский) — "вставной челюсти Москвы", как окрестили его с подачи И. Глазунова. Кстати, мэр столицы Ю. Лужков использовал это определение в одном из своих выступлений.
Помню как однажды глубокой ночью, замученный дневными заботами, но, как всегда, сверхдеятельный Илья Сергеевич монтировал с друзьями в своей мастерской огромнейший альбом, показывающий былую Москву, как несравненный образец мирового градостроительного искусства — и отражающий невосполнимые утраты, нанесенные столице, которой в случае реализации исполнения злодейского замысла нового плана реконструкции, грозило окончательное превращение в безликий населенный пункт. Этот фундаментальный труд стал веским аргументом в руках Глазунова, неустанно бомбардировавшего высшие органы власти. Но решающий удар по Генплану был нанесен, когда он "поднял на ноги" Политбюро ЦК КПСС, объединив в борьбе за сохранение исторической Москвы самых выдающихся деятелей науки и культуры, собрав вместе с Овчинниковым их подписи под обращением в эту всеопределяющую инстанцию.
Как осуществлялась эта акция я попросил рассказать Вячеслава Александровича.
— Дело было в 1972 году. Возвращаясь домой из поездки в Болгарию, я увидел, что Москва сильно изменилась. В исторической её части местами дымились старинные здания. В то лето в Подмосковье горели торфяники и окружавшая город гарь смешивалась с дымом от горевших исторических построек., что заставляло вспомнить картину наполеоновского нашествия. Представала гнетущая картина разрушения. Позже я узнал, что таким образом уничтожалась историческая застройка под предлогом её малоценности и негодности. Многие из исторических зданий находились под государственной охраной, но снимались с неё задним числом уже после их ликвидации. Увиденное вселило в меня глубокое тревожное чувство и я сразу же, сложив дома вещи, помчался к Глазунову. В мастерской находились Нина и несколько друзей Ильи.. Он рассказал мне, какая угроза нависла над Москвой и о том, что подготовленное ранее им и подписанные деятелями культуры письмо, обращающее внимание руководства страны на необходимость сохранения культурного и исторического наследия столицы, вызвало резкую отрицательную реакцию функционеров ЦК в адрес Сергея Владимировича Михалкова, подписавшего и передавшего это письмо по назначению. Но Глазунов, горя гневом, не успокаивался и стал готовить второе. За этим занятием я его и застал. Тогда я, подумав, выдвинул свое предложение: письмо, в первую очередь, должны подписывать те люди, с которыми "там" безусловно считаются. А <там> считались с крупнейшими учеными — атомщиками и работавшими на космос. Поскольку я долгое время обитал на даче Михалковых-Кончаловских на Николиной горе, где размещались дачи и этих ведущих ученых, многие из которых хорошо относились к моему творчеству, мы и решили начать их обход для сбора необходимых подписей.
И свой обход с Ильей Сергеевичем и его женой Ниной мы начали с дачи академика Энгельгардта, затем направились к Капице-старшему, а тот пригласил к себе Туполева-старшего. И они подписали письмо с условием, что будет предусмотрено восстановление Сухаревой башни. Каждый из этих наших визитов заслуживает отдельного сюжета.
В общем, первые подписи были собраны. Затем поехали в Жуковку на дачу Д. Шостаковича, у которого я неоднократно бывал дома и, в сопровождении его дочери Гали, знавшей, где располагаются дачи необходимых нам ученых, пришли на дачу академика А. Арцимовича, который тогда был весомейшей фигурой в области ядерной физики. По известной мне молве, он происходил из дворянского белорусского рода, которому принадлежали некоторые дома, стоявшие на бывшей улице Веснина. Нас встретила его жена, ибо сам Лев Александрович находился в больнице. Выяснив, с чем мы явились, она по телефону изложила Арцимовичу суть дела. И тот не только согласился поставить свою подпись под письмом, но назвал имена и других ученых, к которым мы должны обратиться по его рекомендации. А потом с больничной койки звонил тогдашнему главе Совета Министров СССР Косыгину и другим важнейшим государственным деятелям, призывая вмешаться в судьбу исторической Москвы. Подчеркиваю, что голос его был чрезвычайно весом:
И вот чем закончилось это дело. Письмо в адрес Брежнева, подписанное крупнейшими учеными, а затем деятелями культуры (среди которых первым поставил свою подпись известный актер Борис Ливанов), было рассмотрено на заседании Политбюро ЦК КПСС. Сам Брежнев впал в гневное изумление — почему же он не был поставлен в известность о существовании такого плана реконструкции, грозившего судьбе исторической Москвы? И было принято решение — выставить его в Манеже для публичного обозрения.
Общее возмущение, вызванное этим разрушительным проектом, привело к такому результату: он был категорически <зарублен>; представление о присуждении Ленинской премии его авторам было отозвано, а при Глав АПУ был учрежден общественный совет из наиболее авторитетных деятелей культуры, без санкции которого не могла решаться участь ни одной исторической постройки.
— Я сам был членом этого Совета, — говорил Вячеслав Александрович, — и на одном заседании резко выступил против возникшего замысла соорудить на месте бассейна "Москва" некий "Народный дом", чтобы предотвратить воплощение уже витавшей идеи возрождения храма Христа Спасителя:
:Кстати первым эту идею "озвучил" Илья Глазунов на известном идеологическом совещании в ЦК КПСС в начале 60-ых годов, в то время, когда Е. Евтушенко и иные подобные ему старатели на творческом поприще, стремились превзойти друг друга в клятвах преданности родной коммунистической партии и её вождям.---
— Вячеслав Александрович, а как реагировали деятели культуры на ваше с Глазуновым обращение поставить свои подписи под письмом о необходимости сохранения исторической Москвы?
— По разному. Например, мы обратились к известному художнику Д.Налбандяну, который тогда работал над моим портретом, и он сначала подписался, но когда с ним провели соответствующую работу в ЦК, снял свою подпись и даже стал уговаривать нас не отправлять письмо.
— А в пробуждение интереса общественности к проблеме возрождения храма Христа Спасителя Вы тоже, как и Глазунов, внесли свою лепту?
— В пору, когда я уже был членом совета при Глав АПУ, вместе с режиссером Юрием Белянкиным приступил к работе над юбилейным фильмом о писателе Леониде Леонове, к которому я писал музыку. И когда она была написана, а Георгий Свиридов восторженно отозвался о ней — "Вот глыба Овчинников!" — мне открылись дополнительные возможности заглядывать в спецхран Гостелерадио. И однажды, работая там, набрел на кадры, зафиксировавшие процесс разрушения храма Христа Спасителя. В частности, было видно как Каганович держал ручку рубильника взрывного устройства, при этом губы его шевелились. Внушил Белянкину мысль, что эти кадры нужно включить в фильм, поскольку в нем Леонид Леонов гневно говорил о разрушении Москвы, и они могли служить тому прекрасным подтверждением. Тем более, что этот хроникальный материал никогда ранее не использовался. Но при просмотре фильма руководством Гостелерадио, обнаруженные мною кадры вызвали переполох и фильм был отправлен на полку, где пролежал целых 10 лет до следующего юбилея Леонова. Теперь те кадры мы часто видим в разных телевизионных программах, но кроме кадров с Кагановичем:
А первыми людьми, которым я показал обнаруженную хронику, были Илья и Нина Глазуновы, которые потом стали продвигать эту киноинформацию по общественным кругам, чтобы наглядно продемонстрировать суть деяний "реконструкторов" Москвы. Но тогда, смотря со мной и Ю. Белянкиным кадры хроники, они были ошеломлены. И Нина, крестясь твердила сокрушенно: "Боже, не ведают, что творят не ведают, что творят". Увы, те кто это творил, всё прекрасно ведали.
Валентин Новиков. : " Вячеслав Овчинников. Начнем хотя бы с малых дел"