Сценарий Эрмлера, Портного и Большинцова «Крестьяне» производит двойственное впечатление.

Когда читаешь эпизоды, в которых бойко и весело даны жанровые картинки колхозной жизни, кажется, что имеешь дело с игривой, жизнерадостной комедией.

Девки в туфлях на высоченных каблуках и с шелковыми чулками в руках. Дед Анисим, угощающий начполитотдела и правленцев пельменями.

Свинья, застрявшая в воротах.

Тот же дед Анисим, пересидевший на собрании и выбегающий «до ветру».

И много других занятных мелочей и подробностей.

Но как только речь заходит о главном персонаже сценария, о животноводе-вредителе Герасиме, вся колхозная идиллия исчезает как дым, и начинается мрачная средневековая повесть с заговорами, убийствами, духами ада и прочими атрибутами далеко не комедийного характера.

Герасим загадочен и неубедителен. Чем обусловлено его вредительство? Только ли социальным происхождением и мстительностью натуры? Связан ли он с какими-либо контрреволюционными группами, или действует индивидуально, на собственный риск и страх? Чем объясняется его горячая любовь к Варваре, женщине совершенно другого, враждебного ему склада? Как это он без всякой предварительной обработки сразу выпаливает ей всю свою контрреволюционную идеологию? Как это он так легко убивает свою горячо любимую жену? И убив, продолжает хитрить и вредить как ни в чем не бывало?

Это не колхозный животновод, а исчадье ада! И сцена, когда Герасим застывает перед наганом начполитотдела, определенно напоминает черта, корчащегося перед святым крестом.

Не успел Герасим шепнуть «темному мужичку» Егорке несколько туманных слов, и тот уже хватается за нож и всаживает его в спину начполитотдела. Откуда такая прыть? Тут явно пахнет нечистой силой.

В сценарии об этом рассказано в соответствующих инфернальных тонах.

«На горизонте вспыхнуло огромное зарево… Вспышками огня осветился горизонт… Герасим вскочил и исступленным движением показал в ту сторону. — Партию обманул!.. Власть обманул!.. Колхоз губит!.. Огнем следы заметает! — Егорка тоже вскочил. В туманных словах Герасима почудилось ему грозное предупреждение. Истерическая взволнованность Герасима заразила его… Герасим быстрым движением схватил за плечи, крепко сжал, притянул Егорку и впился глазами в его помутившиеся от страха глаза… На самом краю оврага стоят они, крепко сплетясь, а за их головами видно небо, освещенное пламенем больших костров».

Трактовка вредительства как нечистой силы последовательно проведена через весь сценарий.

Варвара говорит: «И чего это мужики осатанели?» И после небольшой паузы, снизив голос, шепнула: «А может, и у нас кто-нибудь завелся?»

Адским виденьем является Герасиму старуха-мать, дабы укрепить сына в злодействе и мести.

А правоверный колхозник дед Анисим попросту ставит на табуретку «небольшую запыленную икону» и заставляет всех колхозников божиться, что нет среди них злодеев. И сам «первый степенно повернулся к иконе и размашисто перекрестился: „Перед господом богом клянусь — не моя рука злодейство совершила“».

Вредительство превратилось из явления социально-психологического в явление религиозно-нравственное. Абстрактная романтика добра и зла заменила конкретность социально-психологических мотивировок.

Вполне реальные, живые колхозники превращаются от общения с Герасимом в святых отцов, а колхоз в целом преображается в святую обитель с настоятелем, с трапезой и с великомученицей Варварой.

Почему так получилось? В чем ошибка?

Авторы сценария захотели отойти от бытового деревенского штампа, от затрепанных «зипунов» и «кнутовищ», о которых с горечью говорил Фадеев на пленуме Оргкомитета питателей. Такое намеренье можно только приветствовать. Но осуществить его не так-то просто.

Штамп плох тем, что или неверно осмысливает действительность, или осмысливает все по несущественным признакам. И в том, и в другом случае есть только один путь преодоления штампа: заново увидеть действительность и заново ее переосмыслить.

Советский колхоз — совсем не то, что русская деревня. О нем нужно говорить совсем другим языком, совсем другими образами. Но какими образами, каким языком — на это может ответить только сама колхозная действительность.

В самих колхозах, в их быту, в их проблематике заложен этот новый язык, эти новые образы. Никакая самая пылкая фантазия, самая изощренная выдумка здесь не поможет. Реальность нельзя выдумать, ее можно только уловить, обобщить, осмыслить и передать в творческом оформлении.

Вне изучения действительности нет способа преодолеть штамп. Всякая иная попытка непременно обречена на неудачу. Максимум, чего можно достигнуть отвлеченным размышленьем, — это замены одного штампа другим.

В этом ошибка авторов сценария «Крестьяне».

Они не ушли от штампа, они только перештамповали деревенский материал. В сценарии нет унылой деревенщины с зипунами и кнутовищами, но есть зато романтические праведники и злодеи, заимствованные из не менее штампованных россыпей духовно-нравственного жанра. Нет будничных мотивировок, но есть трафаретная мистика противоречий человеческой души.

Вместо одного штампа другой — не лучший.

А наряду с этим, в мелочах, в подробностях чувствуется, что авторы все же прикоснулись к колхозной действительности. Но или мало прикоснулись, или не нашли еще метода положить свои наблюдения и обобщения в основу творческой работы. Мелочи и подробности так мелочами и подробностями и остаются, а решающий материал сценария последовательно выдержан в лжеромантическом, неубедительном и весьма далеком от конкретной колхозной действительности плане.

И не потому, что все случающееся в сценарии не могло бы случиться в колхозе. А потому, что смысл такого рода происшествий иной: не религиозно-романтический, а социально-психологический.

Брик О. Колхоз и нечистая сила // Архив кинопрессы кабинета истории кино Российского Института Истории Искусств.