Кинематограф — моя стихия

Я интервьюер и когда мне предложили интервьюировать В. В. Холодную, первым побуждением было отказаться.
Я часто встречался с Верой Васильевной и хорошо знал ее душу, ее взгляд и говорил с ней.
Часто мне приходилось наблюдать ее даже не будучи ею замеченным.
Я видел ее у на прогулках, на балах, в салонах, встречал и на выставках и в студиях.
Даже... вверх нескромности — но клянусь, что не нарочно — видел ее в объятьях другого... Единственным оправданием мне может служить то, что не я один все это видел, а многие и многие тысячи. Ибо видел я ее на экране и беседовал с ней на языке «Великого немого». Но, поверите, как-то жутко было думать о другой настоящей встрече.
После молчаливых сказок творчества увидать артистку в ее обыденности. 
Однако, пришлось согласиться — и я отправился в ателье, где снималась любимица публики.
Я приехал в тот момент, когда в ателье шла съемка.
Шипели юпитера, заливая все ярким светом, мерно трещал съемочный аппарат и громко раздавался звучный голос режиссера, покрывая собою звуки рояля.
Играли «танго» и перед аппаратом тангировала красивая пара.
...Вдруг пылкий танцор выхватил нож и вонзил его в грудь своей партнерши...
Без стона упала она к его ногам. А он с диким, блуждающим взглядом, выронив нож, смотрел на нее.
«Готово, мерси»: прозвучал довольный голос режиссера — и все бросились поднимать жертву дикой ревности.
Она встала, улыбаясь.
Это была В. В. Холодная.
Ее легко было узнать — те же черты, повстречаем у экрана. Только лицо было покрыто своеобразным желтоватым гримом — так лучше выходит на экране.
Сейчас же после этой сцены ее снимали, «крупно», потом снимали только руку убийцы с ножом и съемка закончилась.
Это была сцена из картины «Последнее танго».
С шипением погасли юпитера.
Артистка была свободна.
Меня представили ей, и она любезно обещала принять меня, когда приведет себя в порядок. Её голос поразил меня — чистый, ясный, грудной, и я невольно пожалел, что экран отнимает его у нас. Впрочем, он дает нечто большее... Но это к делу не относится.
Через несколько минут я был в уборной артистки.
Вера Васильевна, утомленная игрой, и неподготовленная, не могла отвечать на вопросы для интервью.
Мы просто беседовали о разных вопросах.
— Вы знаете, игра для экрана требует много напряженья и очень утомляет... Не легко было привыкать и к искусственному свету...
Юпитера слепят глаза, а если много горят они — воздух становится душным и долго играть невозможно.
Но я люблю это творчество, независящее от публики, в полном смысле этого слова. Самодовлеющее для актера.
Для нас давление режиссера не очень заметно. Мы вместе продумываем сцены, и после репетиции режиссер лишь корректирует нашу игру, так как наблюдать самому за собой невозможно.
Когда я только начинала играть для экрана, меня запугивали режиссерами. Говорили, что это — деспоты, насилующие волю артистов, не считающиеся с их творческим пониманием ролей. Но мне пришлось убедиться, что все это — пустяки. Первый режиссер, у которого я снималась — незабвенный Е. Ф. Бауэр, был очень чуток и всегда поощрял творческую инициативу. Так же относился и П. И. Чардынин. С моим переходом в ателье Д. И. Харитонова простор для творчества — еще шире. Наша небольшая «коллегия», как теперь выражаются, артистов (я, Максимов, Рунич и Худолеев) и режиссер во всеми работают дружно. Мы, артисты, делаем сцену, режиссеры помогают нам выявить наиболее рельефно для экрана, наши творческие замыслы. Да иначе и нельзя. Необходима полная свобода творчества артиста. Нельзя быть обезьянкой, повторяющей указку режиссера. Нужно и важно отходить от шаблона, в каждой роли — быть иной и искать нового.
Теперь для этого у нас есть широкая возможность, и поэтому я легко себя чувствую в нашем ателье, я сроднилась с ним и ничуть не жалею, что ушла из ателье Ханжонкова. Я очень колебалась, прежде чем решилась на этот шаг, главным образом потому, что боялась нового дела. Но то, что во главе его стоить П. И. Чардынин, убедило меня, и я рада, что не ошиблась. 
Главное горе для артистов — отсутствие сценариев, над которыми стоило бы работать. Удивительно, до чего мало истинных творцов в этой сфере. Большие художники и писатели не идут к экрану, не творят для него, а может быть и дать ничего не могут; новых драматургов экрана совсем нет. Приходится прибегать к инсценировкам, что я считаю нежелательным и для кинематографа, и для артистов. Слишком разная сфера — литература и экраны. Необходимы для кинематографа свои собственные, для него созданные произведения. Кинематограф должен показать настоящую жизнь во всем ее многообразии, во всей глубине и сложности ее противоречий, ее красоты и правды. Я верю, что это будет.
А пока приходится играть в инсценировках или в слабых оригинальных кино-пьесах. Поэтому я не могу назвать ни одной наиболее любимой моей роли на экране, хотя ко всякому образу, который мне приходилось воплощать, я относилась с увлечением, надеялась создать нечто свое, особенное. А увидишь потом на экране — разочаруешься. Не то, что в душе лелеяла. Для артиста лучший критик — экран. Я знаю, мне ещё много нужно работать над собой— ибо творческий путь экрана — труден. Моя мечта — это роли трагическая и красивые, вроде «Маргариты Готье». Я надеюсь, что еще удастся сыграть их. Но роли, которой я была бы вполне довольна, у меня еще нет. Может быть, это к лучшему. Если бы была такая роль — это был-бы конец для актера. Когда человек доходит до высшей точки, дальше начинается паденье, особенно для актера вообще, и актера экрана в частности. И очень опасно, когда достигаешь этой высшей точки слишком рано. Впрочем, у истинных творцов не может этого быть рано — они всегда в искании и недовольны собой.
Кинематограф я любила с детства. Увлекалась комическими картинами и боготворила Асту Нильсен. Но о кинематографической карьере я не думала. Я готовилась быть танцовщицей, мечтала о сцене. Но я рано вышла замуж — и это заградило мне путь к сцене. Но связей с артистическим миpoм не прерывала, изредка выступала. Бывая в «Алатре», я встретилась там с Н. Туркиным, который тогда служил у Ханжонкова, он пригласил меня к Ханжонкову, где мне поручили роль в «Песни торжествующей любви». Я не решалась сразу браться за такую серьезную роль, я боялась и за игру, и за лицо, так как мне говорили, что экран часто искажает черты, но меня убедили сначала попробовать, и я согласилась. Я немного робела перед аппаратом, но постепенно освоилась с новой обстановкой и совершенно не думала об аппарате, отдаваясь роли. Особенно мне нравились съемки на натуре. У них столько красоты, правды и естественности. Перед просмотром «Песни торжествующей любви» мне предложили вступить в постоянную труппу ателье Ханжонкова и заключили контракт на три года. И я сделалась кинематографической артисткой. Я этому очень рада. Чувствую, что нашла себя, свое место в жизни. Молчание экрана не тяготит меня, когда же хочется говорить, творить с живым словом прямо перед публикой — нередко выступаю на сцене. Ездила несколько раз на гастроли в провинцию. Но кинематограф — моя стихия. Я им безумно увлекаюсь, люблю его, как детище родное.
Беседа коснулась современного положения кинематографии.
— Я против контроля в кинематографии ничего не имею, — сказала В. В., — поскольку он в руках людей сведущих, любящих и берегущих истинные интересы художественной кинематографии. Но он не может и не должен простираться в область чистого творчества для экрана. Нельзя насиловать и контролировать душу творцов и творческие замыслы. И я думаю, что если все творцы экрана и актеры в первую очередь сплотятся и будут единодушны — им удастся отстоять душу живую, свое творчество. Я думаю, что с нашей внутренней разрухой в кинематографе мы справимся, и это чудное искусство не пострадает. Я не могу допустить мысли, чтобы кому-нибудь нужно было убить творчества экрана. Слишком оно высоко и слишком большую роль играет теперь в жизни народа.
Заграничная конкуренция — нам не страшна. Наоборот, очевидно, там очень считаются с русской кинематографией. Уж если нам предлагают громадные деньги заграничные фирмы — значит, нас там ценят высоко. Но теперь расстаться с Россией, пусть измученной и истерзанной, больно и преступно, и я этого не сделаю. Мне кажется, так думают и другие артисты, и заграничной кинематографии не удастся получить наших козырей в свои руки.
Конечно, мечта всякого артиста, и моя тоже — сняться в достойном воплощении — в идеально оборудованных заграничных павильонах, так как там техника кинематографа, конечно, выше нашей. Но я верю, что, когда минует современный кризис — русская кинематография и в этом отношении не уступит заграничной.
Будущее экрана — велико и необъятно. И я счастлива, если хоть немного могу принимать участие в этом великом долге творческого развития кинематографа, если мои тени на экране дают хоть немного радости людям.
.
На этом наша беседа закончилась.
Читатели могут проверить ее, когда увидят Верy Васильевну на экране.

Я. Беседа с В. В. Холодной // Кино-газета. 1918. № 22.