Она идет своим обычным, твердым шагом. Как всегда, одета просто, в нарядном ей не по себе. Спешит. Слава не освободила ее от повседневных забот. Не так сложилась ее жизнь, да и сама она едва ли захотела бы, просто не смогла бы жить как избалованная знаменитость.
Не ощущая себя человеком выдающимся, она не требует к себе особого внимания. Мысль о том, что другой может сделать что-то за нее, и не рождается. Ни от кого не требует, чтобы щадили ее время, силы, которые подчас расходуются на утомительные мелочи. За любое дело, где бы то ни было, берется первая, считая, что так и надо. Большие внутренние силы естественны и, стало быть, привычны для нее. Расходует их просто, как все мы — свои реальные возможности.
Природа проявила к ней неслыханную щедрость — ее талант явился миру в облике прекрасной женщины. Прекрасной как в жизни, так и в искусстве. И в ранней юности прелесть ее была не во внешней красивости, а в красоте внутренней, выразительной, осмысленной, одухотворенной. Такая красота выдерживает испытание временем и приносит радость людям много лет.
На улице ее часто провожают взглядом. Она привыкла к этому. Многие годы в этом взгляде был восторг. Потом к восторгу примешалась грусть — от воспоминания о молодости, и своей и Верико Анджапаридзе. Актриса невольно стала обозначать ход времени... Теперь не только смотрят и показывают молодым — кто не успел увидеть ее в театре, но, конечно, слышал о ней. Интересно увидеть знаменитость так близко в жизни. Еще раз удивиться ее простоте, безыскусственности... А женщинам — еще и тому, что моды для нее не существует, носит только то, что удобно и приятно ей самой. Она может позволить себе роскошь не быть модной, такой, как все.
Кто поверит, что она умеет делать всё и делает? Считает своей обязанностью и знать и мочь. Потому и жизнь познала из глубины. Умеет мыть полы и стирать белье, сварить обед, провести ночь у постели тяжелобольного, поторговаться на базаре. Как часто друзья сердятся на это, ищут виновных, осуждают самых близких ей людей, которые не освобождают большого художника от тяжелого труда по дому. Напрасно. Хотя бы потому, что по-другому Верико не может. Она ведь всегда вынуждена делать все сама — она и любит это. Ей спокойней, когда все ею сделано.
Такая загруженность, постоянная занятость всевозможными делами не только утомляют актрису, но и сталкивают постоянно со всем разнообразием жизни. Там, в гуще жизни, так много красок, интонаций, внутренних пластов, неожиданных сочетаний... Потом, при надобности, все это никому не ведомыми путями просачивается в ее искусство, питает ее фантазию, творческое воображение.
В каждом доме есть глава — тот, кто все знает, помнит и обязан. А если семья огромная и, как на зло (нет, не на зло, на счастье!), все в искусстве, все выдающиеся! Как прекрасно, но как сложно!
Ну и что же? Давно взвалив на свои плечи этот драгоценный груз, она несет его мужественно. Порой трудно скрыть усталость, и она жалуется, сердится. Не для того, чтобы освободиться, нет, это временная передышка, разрядка. Появись возможность полного освобождения, она бы не согласилась ни за что.
С таким характером трудно отдыхать, беречь здоровье, не отказываться от личных удовольствий. И все-таки личная жизнь ее богата. Очевидцы любят вспоминать о победах.
Верико, о «жертвах». Иной рассказ может показаться и невероятным. Сама она рассказывает о себе так откровенно, что иногда делается страшно — до чего же безразлично ей чужое мнение о себе. Не это важно, истина важна, без прикрас, какая есть.
Во имя истины ей ничего не стоит обидеть близкого, не пощадить чужое самолюбие. Не владея «ходами» дипломатии в жизни, импульсивный человек, она может повредить себе и делу... И так бывало.
Ласковая только к младшему внуку, все духовное богатство она хранит для сцены. Быть может, потому такая разница между Верико в жизни и Верико на сцене? Тут все по-деловому просто, практично, временами даже слишком. Там — изыск, утонченность и поэтичность!
У каждого актера есть образы-мечты. Мечты сбываются не часто. Большей частью приходится играть не то, что хочешь, а что нужно кому-то, для чего-то...
Если бы она сохраняла свои актерские экземпляры сыгранных ролей, с пометками, очень скупыми и очень редкими приписками... Одни эти листочки рассказали бы, каких сил, какой душевной энергии требуют чужие слова, которые надо сделать своими. Иначе ведь невозможно выйти на сцену. А как это трудно! Трудно по разным причинам. В одном случае потому, что еще не созрела для встречи с большим драматургом, в другом — потому, что героиня слишком далека и чужда ей, актрисе и человеку, а иногда и потому, что литературный материал надуманный, не верный по жизни, слабый в художественном отношении. Что ж, таков удел актеров, даже талантливых и знаменитых.
Зато какая радость, когда роль дает возможность поделиться со зрителем теми чувствами, мыслями и желаниями, которыми живешь как человек и гражданин! Какое счастье прикоснуться к образному миру драматурга, художника-друга, который создал свое творение и для тебя, с надеждой, что ты придешь, художник театра, познаешь сокровенное и заново родишь его на сцене. И завладеешь залом, сотнями людей. Их мысли и чувства направишь туда, куда сама стремишься, откроешь им глаза на жизнь, на ее подлинные ценности. Как прекрасно чувствовать, что этот зритель, затаив дыхание, с тобой вместе любит, ненавидит, верит, готов бороться.
Подобные мгновения в искусстве требуют человека целиком. Свой большой талант Верико Анджапаридзе приносит на алтарь такого театра — театра больших переживаний, театра веры и борьбы.
Как началось
Весной 1900 года группа интеллигенции Кутаиси, одного из крупнейших культурных центров Грузии того времени, выехала за город в знаменитый по красоте Сагорийский лес. Они отмечали начало нового столетия. Пожилые, молодые и совсем юные верили, что новый век должен принести много радостей. Тут были: гордость грузинского народа поэт Акакий Церетели, красавец трагик Ладо Меесхишвили, друзья революционных демократов, известные общественные деятели Нико Николадзе, Кирилл Лордкипанидзе, Нико Гогоберидзе, Давид Микеладзе, Георгий Зданевич, Кита Абашидзе, активные участницы всех общественно-культурных начинаний Нино Церетели, Бабилина Эристави, Мария Месхи и другие.
Лес был полон весенних ароматов. Цвели фиалки, а среди цветов резвилась маленькая девочка, самая маленькая из присутствовавших на празднике. Убеленный сединами Акакий Церетели взял девочку на руки и к всеобщей радости объявил ее доброй феей двадцатого века.
"Ты должна прославить свою родину в новом веке, запомни это«,— взволнованно обратился поэт к маленькой Верико, дочери куаисского нотариуса Ивлиана Анджапаридзе.
... Семья нотариуса жила близ Белого моста в двухэтажном доме с большим садом. Прохожие иногда видели в окне худенькую, бледную девочку с глазами проказницы. Она училась в гимназии св. Нины. Все знали ее, шалунью «сумасшедшую». Спокойно идущей никто ее не видел, она только мчалась, летела сломя голову, врывалась. Ни одно, даже самое высокое дерево в саду не обходилось без ее налетов, а следы падений до сих пор «украшают» народную артистку СССР. Плакать она не умела, жаловаться тоже. Из всех бед предпочитала выкручиваться самостоятельно, без посторонней помощи. Это делало ее очень уважаемой в среде товарищей и, конечно, популярной.
В семье нотариуса Анджапаридзе и супруги его, Марии Георгиевны Месхи, из рода Месхи, давшего грузинской культуре таких выдающихся актеров и театральных деятелей, как Эфемия, Сергей, Константин и Давид Месхи, — девочка порой вызывала серьезную тревогу. Старались держать ее в строгости хотя бы дома. Тогда она особенно ничем не выделялась. Только театр любила очень, даже в день своего рождения, когда ей исполнилось десять лет, вместо подарка попросила взять ее в настоящий театр, для взрослых. В тот вечер она впервые увидела Александра Имедашвили в роли Отелло. Впечатление от его игры до сих пор живет в памяти актрисы, до сих пор волнует.
Для Верико Анджапаридзе Имедашвили оказался тем пленяющим актером, который убедил ее, что нет ничего прекраснее театра. Все самое чудесное, что видела она на кутаисской сцене начала века в исполнении великолепных актеров Ладо Месхишвили, Валериана Гуния, Нино Чхеидзе и других, соединилось для нее в искусстве Александра Имедашвили — ее первой и неизменной театральной любви. В этом некрасивом человеке пленяло все — и чарующий голос, и возвышенность эмоций, и своеобразный пафос, и, что главное, — правда переживаний, которая выражалась то безмолвно, в бездонных, глубоко посаженных глазах, то в слове необъяснимо многозвучном.
Эту возвышенную правдивость чувств, их глубинную романтичность и внимание к звучащей ткани слова Верико Анджапаридзе впитала как прекрасную традицию грузинской сцены.
Увлечение театром у маленькой Верико было таким же стремительным и безудержным, как все, что она делала.
Водить гимназистку на спектакли часто, как она того хотела, не дозволялось. Тогда отец устроил ей театр дома. Рядом с детской выделили большую комнату, построили сцену; был занавес, и освещение, и партер. Все, как полагается в настоящем театре. Дети под руководством Верико разыгрывали спектакли. Был свой зритель, волнения, аплодисменты. Полный властелин этого театра, гимназистка Верико Анджапаридзе для себя выбирала только мужские роли! Хорошо помнит, что в пьесе классика грузинской литературы Давида Клдиашвили «Невзгоды Дариспана» играла самого Дариспана Карсидзе — отца четырех дочерей, тщетно старавшегося выдать замуж хотя бы одну из них.
Откуда такое тяготение к мужским ролям? Ту не женскую внутреннюю силу, о которой много будут говорить впоследствии, она тогда, конечно, не могла ощущать в себе. Скорее всего, это можно объяснить тем, что обожаемый актер был мужчиной.
Древний город Кутаиси был театральным. Общественное назначение театра было ясно всем — и тем, кто был на сцене, и тем, кто заполнял зрительный зал. Бесцельных спектаклей для развлечения тогда не ставили. Слишком трудно было создавать свой, национальный театр, чтобы использовать его для пустого времяпрепровождения.
Сознательная направленность и четкость гражданских идеалов сделали кутаисский театр активным участником революции 1905 года. После таких спектаклей, как «Кай Гракх» Монти, «Ткачи» Гауптмана, «Уриэль Акоста» Гуцкова и «Разбойники» Шиллера, неоднократно устраивались демонстрации зрителей. В декабре 1905 года, когда дело дошло до баррикад, среди восставших были все выдающиеся грузинские актеры. Существует документ, который очень убедительно говорит о том, каким активным очагом прогрессивной общественной жизни был тогда театр в Кутаиси. Это секретный доклад начальника кутаисского губернского жандармского управления от 27 августа 1905 года. Вот о чем докладывал жандарм:
«25 августа в Кутаисском городском театре во время представления труппы грузинских артистов во втором акте со сцены артист Алексеев-Месхиев произнес на грузинском языке речь, в которой призывал народ к борьбе с правительством. В заключение речи произнес пять раз „брдзола эриса“ („народная борьба“). После Алексеева-Месхиева говорил речь антиправительственного характера неизвестный, пока невыясненный оратор. По окончании третьего акта хором любителей-артистов под управлением Константина Пирцхалашвили была троекратно исполнена „Марсельеза“ („Подымайся, наш русский рабочий народ“), а затем, по окончании спектакля и выхода публики из театра, находившиеся в оном разделились на несколько групп и направились по разным направлениям города с громким пением „Марсельезы“ и других революционных песен. Донося о вышеизложенном вашему превосходительству, присовокупляю, что об этом возбуждено мною дознание».
Увлеченная поэзией и театром, Верико жадно впитывала тот тревожащий дух протеста и борьбы за справедливость, которым потом будет проникнуто все ее творчество.
Урушадзе Н. Верико Анджапаридзе. М.: Искусство, 1972. С. 3-10.