Так складывается жизнь, что остается все меньше и меньше людей, которые знают эту великую актрису, и знают так, как мы, ее коллеги, которые десятилетиями с ней репетировали, наблюдали ее, восхищались ею и боялись ее.
Две основные эмоции, которые сопровождают мои воспоминания о Фаине - восхищение и боязнь. Я бы мог как угодно близко с ней дружить - так я ее любил, но она могла, не заметив, обидеть, а если бы она обидела меня, я мог умереть, так я ее любил, так я ее чтил.
Чту и сейчас.
Мои мысли о ней - это мысли актера-партнера, актера - восхищенного и благодарного зрителя, ведь я до сих пор не могу понять, что же в ее работе было еще немножко
«плюс», отчего все, что она играла, начинало быть, - затасканное слово, но к ней оно годится, - ГЕНИАЛЬНО.
У нее всегда было точное знание о роли, о своей героине — кто она, где она и что она. Если бы я был хорошим писателем, я бы по «мотивам» ее эпизода в «Пархоменко» написал трагическую повесть о молодой девушке - пианистке, певице, которая мечтала, о девушке обманутой, девушке, затертой бедностью, девушке соблазненной. И как героиня Раневской мила; и как она смешна, и как же ее жалко! И какая же она пошлячка - за три-четыре минуты фильма она одновременно курит, поет романс, здоровается с кем-то за кадром, и конфеты жует, и немножко страдает; а все вместе «это и печально и смешно». Этот эпизод, в котором она сыграла так много, - один из красивейших бриллиантов в короне русского актерства. Раневская из той редкой породы актеров, из того ящичка с драгоценностями, где лежит Чаплин, где лежит Ван Пог, где Лотрек, где Михаил Чехов. Из тех, в кавычках «смешных», от которых потом - слезы.
Я имел счастье играть в их с Абдуловым знаменитом концертном номере. Мне повезло - меня попросили объявить в начале: “Антон Павлович Чехов. Инсценированный рассказ «Драма». Исполняют народные артисты республики Фаина Раневская и Осип Абдулов. Дача. Знаменитый Писатель уезжает...» — это говорил я. И когда Писатель уже собрался в дорогу, к нему заходил Слуга, - это тоже был я, - и докладывал: “Иван Петрович, к вам дама». - «Я занят». Я - даме.: «Не принимает». Та все-таки врывается: «Пал Василич, я жертвы прошу! Пал Василич!»
И я, счастливец, смотрю из-за кулис всю эту прелесть, а в конце выхожу и говорю: “И суд его оправдал!» Вот и все. Я получал и восемь рублей, и возможность бесконечное количество раз смотреть эту вещь. У Чехова сказано, что героиня читала Писателю какую-то пьесу. Я знаю, что Раневская для этого номера и написала, и склеила из каких-то больших бумаг толстенную «пьесу», Перевязала этот большой, жеваный валенок, - там было страниц четыреста, наверно, - розовой ленточкой с бантом. Раневская — гений, она написала такой текст, чтобы он не оскорбил перо Чехова: «Валентин: Я должен уехать! Анна: Вас замучил самоанализ. Валентин! Нет, я не в состоянии большие... Анна: Я люблю вас! Валентин: Это пройдет!.. Анна: Валентин!! Валентин: Анна!!!» Потом она брала носовой платок, громко сморкалась, говорила: «Простите, это личное!!» - и опять эта Анна, этот Валентин, этому конца не было, можно в чахотку прийти, можно невиноватого убить, как она это читала, рыдала, одному Богу известно, какие там были страсти... И все это родилось из одной строчки.
Я с ней играл много лет «Странную миссис Сэвидж», играл ее коронную «Тишину», «Шторм», комедийную «Модную лавку», я играл с ней "Министершу», всего и не упомню.
В комедийных ролях она расстреливала свои персонажи. Спекулянтку в «Шторме» она размазывала по стене, раскрашивала всеми красками ненависти, безжалостными, самыми непримиримыми. У нее это было воплощение мрази, дряни, какой-то чумы и рака, которые расползались по свету...
Она обладала даром по данной сцене, по данной эпохе, по данной стране, по данному персонажу знать все. Все! Ей было не важно, сколько у нее текста, - сто страниц или сто букв, это не имело никакого значения. Она есьм на сцене, и это «есьм» величественное. То, что западает вам в сердце, то, что вы когда-то предугадывали. Леонид Миронович Леонидов говорил: «Если вас спрашивают, что нужно, чтобы сделать яичницу, любой нормальный человек говорит: взять сковородку, положить туда масло, разбить два яйца и посолить - яичница готова. И все забывают сказать, что это надо поставить на огонь». У Фаины Георгиевны, у нашей великой Фуфы, было это умение положить роль на великий, священный огонь, когда компоненты роли превращались потом в человека.
Она не подарок судьбы в жизни, она человек архисложный, как атомная реакция, - чрезвычайно мощная, но и опасная. Ей может что-то не показаться, часто даже несправедливо, и она с этим не смирится, она этому даст ответ. Если к ней никак не относиться, - ну и Бог с ним, вздорная старуха. А если ее любить, то это может ранить насмерть. У меня был такой случай. Однажды они поругались с Юрием Александровичем Завадским, я был свидетелем этого, и у меня сделалась стенокардия. Я лежал десять дней в прединфарктном состоянии, а я еще был не стар. Вот так я ее нежно любил. С ней было интересно репетировать. Она помалкивала, мало кого обучала. Было впечатление, что она сверяла происходящее на сцене с тем, что у нее в воображении, что складывалось в будущем в прекрасную архитектуру. Но иногда она говорила: «А вы уверены?...» «Ну как же, я вот!!..» «А если подумать?» Как правило, ты понимал, что у нее умнее, оригинальнее, и соглашался, и это становилось твоим.
Играть с ней было счастливо, потому что ты мгновенно попадал в ее ауру, в активное поле ее воображения и самочувствия. В выстроенных ею отношениях любой артист играл получше. Такова была ее актерская мощь! Ну и, конечно, если можно про кого-то Сказать - рыцарь своего долга, то это она. Она не играла плохие пьесы, плохие роли. Ей пудами таскали сценарии, пудами. Она не снималась в фильмах, сценарии которых ей не нравились. Она не очень богато жила — на зарплату в театре. При этом она была совершенно бескорыстная беспамятная старуха, в деньгах ничего не понимающая. Ей бы согласиться на какой-нибудь сценарий, за который она могла бы взять столько денег, сколько бы она сказала, но ее все не устраивало. Поэтому она зарабатывала почти нуль, но играла то, что хотела. И ту тему, которую хотела. Она была - сама по себе, вольная птица. У нее был очень узкий интимный круг друзей. Среди них — постоянная любовь, как бы родня - семейство Вульф: Павла Леонтьевна, ее дочь Ирина Сергеевна, ее внук Лешенька, Алексей Щеглов. Его книга о Фаине -это чудо, поразительная удача в рисовании ее портрета. Он же не литератор, но ее как будто видишь. Я эту книжку прочел и ночь не спал... а роль, которую мне Сейчас идти играть, еще не дочитал до конца...
Иванов Б. «Восхищение и боязнь»: [Из воспоминаний о Ф.Г. Раневской]// Киносценарии. - 1996. - №4. - с. 178-179.