Алексей Балабанов: Я бы не назвал жанр, в котором снят фильм, абсурдом. Хотя, конечно, это не реальное кино, не реализм. Это — придуманный мир. Я отталкивался от Беккета. Он мне близок, хотя у меня совершенно иное мировосприятие. В картине есть несколько его маленьких сюжетов, но полностью таких историй у Беккета нет. ‹…›

А фильм, рассказанный по-другому, вполне мог бы быть реальным, обыкновенным, и, наверное, менее интересным, потому что истории все очень бытовые, нормальные, которые могут случиться с каждым.

Елена Петрова: Алексей, позвольте еще один до абсурдности банальный вопрос: главный герой — это вы?

А. Б.: Видите ли, я не могу сказать ни да, ни нет. Конечно, в нем воплощается мое знание, представление о мире. Фильм сделан мной, а ведь каждый человек, если он делает что-то искренне, вкладывает в дело часть себя.

Е. П.: Одиночество человека, одиночество героя — это ведь один из главных мотивов театра абсурда…

А. Б.: К театру это вообще не имеет никакого отношения. Я не люблю театр, не принимаю его степень условности. У меня никогда не было театрального потрясения, хотя повезло видеть великолепные театры, даже Королевский шекспировский театр.

Ну, а если говорить об одиночестве, то в картине нет какой-то одной идеи. Есть определенная история и есть язык, которым она рассказана. Говорят еще, что картина чернушная. Я не знаю, что такое чернуха. Жизнь устроена очень просто: человек рождается, стареет, умирает…

В картине нет нравоучения, никакой политики. Это меня никогда не интересовало, и, надеюсь, не будет интересовать в искусстве. Вообще кому-то что-то доказывать мне кажется бессмысленным, я всегда избегал назидательности…

Е. П.: В вашей картине, Алексей, не очень четко выражено время — может быть, действие происходит в наши дни, а возможно и лет пятьдесят назад. Но место действия узнаваемо.

‹…› Насколько важны для вас место и время?

— Это важно, потому что выражает наше мироощущение. А мы живем сегодня. Я, как и многие, очень люблю все старое. Это пошло с детства — интерес к старине: мебель, часы, посуда, дома. Притом, все сломанное, разрушающееся. Может быть, это происходит потому, что я рос в Свердловске, а город все время уничтожался. Сейчас от старины уже практически ничего не осталось. Купеческие дома в диком, жутком состоянии. Такой я видел старину. В детстве и юности никуда не ездил, не путешествовал. Это уже потом, когда ассистентом работал на Свердловской киностудии, исколесил чуть ли не всю страну. ‹…›

А. Б.: Каким вы видите своего зрителя? Ваша картина сложная, а большинство, ведь, предпочитает смотреть что-нибудь полегче.

Я очень плохо, в принципе, знаю зрителя. Понимаю, что людям интересно, когда стреляют, когда есть динамичная история, закрученный сюжет. И в своей картине старался, чтобы было интересно и люди не уходили. Страна большая, зритель разный, но мне кажется, что есть голод на такое кино.

Ну, а если в картине что-то окажется непонятным, то я мог бы о чем-то еще порассуждать, но все, что ни скажу, будет меньше того, что сказано. Каждый найдет в фильме что-то свое, наверное…

Балабанов. Я не знаю, что такое чернуха [Интервью Е. Петровой] // Кадр. 1991. № 9.