Сценарий этот я писал десять лет тому назад.
Я не горжусь своей работой над «Капитанской дочкой».
Я начал свою работу с того, что прочитал работы Дубровина о «Пугачевщине» и довольно много занимался историей Башкирии.
Вот что прочел я в «Дневных записках» академика Ивана Лепехина. Путешествовал Лепехин в 1770 г.
Был купец Иван Утятников, о котором писал также г. Рычков в оренбургской топографии.
Этот Утятников завел на реке Белой, около реки Усолки, солеварницы. Дальше цитирую Лепехина:
«Место сие укреплено было земляным валом с палисадом, и в сем-то укреплении Утятников, отсиживаясь от башкирцев, не худую вымыслил хитрость, что к прекращению бунта много способствовало. Он написал мирные договоры с башкирцами, притворялся на то иметь соизволение от Российского двора, и по заключении притворного миру зазвал к себе на пиршество всех лучших окольных башкирцев, между коими и главнейший бунтовщик Киль Мяк-Абыз находился, и, упоив их, иных побил, иных перевязав, отослал в башкирскую комиссию».
После этого я прочел Паласса, и для меня была ясна картина положения башкирцев в то время.
«Капитанская дочка» показалась мне неправильно описывающей положение края. Я начал Пушкина переделывать.
Пушкин писал под четырьмя цензурами: личной царской, обычной, военной и духовной.
Создавать кинопроизведение, просто повторяя подцензурного Пушкина, мне показалось неправильным.
Но я не сумел внимательно прочитать Пушкина.
Пушкин дал сцену допроса изуродованного башкирца.
Потом в сцене казни коменданта он показал в роли исполнителя приговора того же башкирца: «Несколько казаков подхватили старого капитана и потащили к виселице. На ее перекладине очутился верхом изувеченный башкирец, которого допрашивали мы накануне. Он держал в руке веревку...»
Вот этого пушкинского хода, который позволял ему говорить то, что он хотел, я не понял.
В стремлении снизить Екатерину я был прав.
Я убедился недавно, продолжая работать над «Капитанской дочкой», в том, что навязанный ему образ Екатерины Пушкин дал точно по картине Боровиковского.
Из этой картины и собачка у ног Екатерины, и памятник Румянцеву за ее спиной, и улыбка на ее лице, и платье, и чепец.
В это время портрет был переграфирован. Гравюра получила официальное одобрение, и Пушкин пересказал ее, давши Екатерину только не стоящей, а сидящей, так как ему понадобился диалог.
Но образ Екатерины — это не работа Пушкина.
Это цитата из официального источника.
Здесь мы обязаны переделывать.
Давать Миронова и его жену так, как это сделал я в своей картине, — было нельзя.
На оренбургской линии рядом с комендантами, которые были крупными помещиками, запахивающими тысячи десятин силами своего гарнизона, были и Мироновы — офицеры солдатских детей.
Прообразом Миронова, возможно, был Андрей Крылов, отец Ивана Андреевича.
Это другой и реальный тип офицера того времени.
Пушкин его мог дать, а я был обязан, потому что хотел дать Пушкин.
Образ Пугачева мною был недочитан. Я не понял системы эпиграфов Пушкина, при помощи которых, как об этом я сейчас пишу в специальной книге, Пушкин давал образ Пугачева-вождя.
В специально написанном эпиграфе в главе «Мятежная слобода»
«В ту пору лев был сыт, хоть с роду он свиреп. „За чем пожаловать изволил в мой вертеп?“ — спросил он ласково...
А. Сумароков»
Пушкин называет Пугачева львом.
Подпись Сумарокова — здесь мистификация.
В той же главе Пугачев рассказывает про себя сказку, где сравнивает себя с орлом.
Остальные эпиграфы, относящиеся к Пугачеву, взяты из эпопей и народных песен, изображающих покорение Казани Иваном Грозным.
Сделано это с такой последовательностью, что у нас нет никакого сомнения в том, что Пушкин таким способом признал историческую правоту Пугачева.
Ироническое отношение к Гриневу, которое я хотел выразить в сценарии, правильно.
Если судить по эпиграфам, то эпиграфы, относящиеся к Гриневу, взяты из комедии Княжнина и изображают ссоры лакеев между собою.
В Гриневе Пушкин не давал положительного героя.
Попытка создать из Швабрина что-то вроде декабриста, которую я попытался сделать, — неправильна, потому что весь ход работы Пушкина над образом Швабрина идет в сторону снижения этого образа.
Пушкин не нашел для дворянина места в пугачевском восстании. Об этом я тоже говорю подробно в книге.
Машу Миронову нужно было давать так, как это подсказывает Пушкин своими эпиграфами к главам, относящимся к ней.
Ее нужно было характеризовать не народной, а старинной песней, написанной под влиянием Сумарокова.
В общем, сценарий был написан мною неправильно.
Ошибка эта вытекает из неправильного моего понимания Пушкина.
Сценарий «Капитанская дочка» нужно написать заново и снять для звуковой картины.
Шкловский В. Сценарий «Капитанская дочка» // Искусство кино. 1937. № 2.