Михаил Ильич!
Есть поступки, которые проще бы, приятнее не совершать. Насколько легче бывает иной раз махнуть рукой и пойти дальше. К таким поступкам относится и отправка Вам этого письма...
Я прочел Вашу книгу «Беседы о кино» и нашел в ней некоторые, мягко выражаясь, удивительные высказывания... То, что Вы там пишете, имеет ко мне самое непосредственное отношение: «Я получил задание снимать картину „Ленин в Октябре“ совершенно неожиданно. Сценарий мне был вручен в конце мая, с тем чтобы к 7 ноября картина была на экране».
Так ли это было неожиданно для Вас и откуда такая странная служебная канцелярская формулировка: «Сценарий мне был вручен»?
В этой канцелярской фразе — чистая правда. Чистая, Михаил Ильич, но далеко не полная...
В 36-м году я работал над сценарием «Восстание» (впоследствии «Ленин в Октябре»). По мере изучения исторических материалов, беседуя с участниками Октября, я бесконечно полюбил Владимира Ильича. Сидя над его письмами и записочками, я смеялся и ревел, как дурак, собирал все, что относится к Ильичу, рылся в архивах, читал, читал, читал и вдруг обнаружил, что писать об Октябрьской революции — это значит писать о Ленине.
Однако же в то время «писать Ленина», писать его слова, его мысли, его поступки казалось мне, начинающему сценаристу, чудовищной наглостью и непростительным кощунством...
Я написал этот сценарий и послал в жюри конкурса в Москву. Председателем жюри был Молотов...
А пока суд да дело, стал думать, кто же может поставить его? Мне показалось, что именно Ромм, как никто другой, подходит для этой работы... Честный человек и честный художник... Я дал Вам прочитать сценарий. Как же я обрадовался, когда Вы самым настоящим образом загорелись и стали моим единомышленником!
По поводу сценария все не приходил и не приходил ответ.
А время было тяжелое, на студии «Ленфильм» было арестовано около 60 человек, каждый ждал, как же решится его судьба.
27 марта 1937 года ко мне явились сотрудники НКВД, произвели обыск и изъяли все без исключения, что относилось к сценарию «Восстание»... Я сам был препровожден в «Большой дом» — ленинградское управление НКВД.
После нескольких часов ожидания я был отпущен домой. Однако же и у меня, и у всех моих товарищей осталось ощущение, что этот отпуск — дело весьма временное. Каждый день, каждую ночь я после этого ожидал ареста...
И вот тогда-то, Михаил Ильич, я получил от Вас письмо: «Дорогой Люся! Вы знаете, как мне нравится Ваш сценарий. Но я усомнился в возможности поставить картину с живым Лениным. Кроме того, мне сейчас представляется возможность поставить „Пиковую даму“ с Кузьминой в роли Лизы. Вы понимаете, что это для меня значит. Не сердитесь. Ваш собака М. Ромм».
Нужно ли объяснять, что было для меня в то время, в той ситуации это письмо?
Но вот примерно через две недели я получил Правительственную телеграмму, в которой сообщалось, что мой сценарий утвержден жюри, что меня поздравляют и предлагают выехать в Москву.
На следующий день я был вызван в ЦК и после беседы о сценарии меня спросили, кто может поставить эту картину.
Я ответил, что единственным постановщиком должен бы быть Ромм, но он отказался от моего сценария... «Ну, — сказали мне, — предоставьте это дело нам...»
И вот фраза в Вашей книге: «Сценарий был мне вручен». Это правда. Но не звучит ли она, без описанной мной предыстории, несколько, ну, скажем, неполной?
Теперь откроем Ваш труд на стр. 283.
«Когда я с увлечением работал над „Ленин в 1918 году“, то неожиданно почувствовал, что совершенно невозможно усаживать Сталина в кресло, а Ленина, раненого, еще не оправившегося, сажать рядом на стул. А между тем это было в тексте сцены. Я попытался изменить этот эпизод, и у меня состоялась по этому поводу беседа с тогдашним министром кинематографии Дукельским. Он молча выслушал мои соображения, потом все так же молча вышел в соседнюю комнату, вынул из сейфа экземпляр сценария и раскрыл его передо мной. На последней странице сценария была напечатана резолюция: „Очень хорошо. И. Сталин“. А так как сцена, о которой идет речь, заключительная, то невозможно было понять, относится ли резолюция ко всему сценарию или к этой сцене.
— Прочитали? — сказал Дукельский. — Так вот: если вы измените хоть запятую в этой сцене, будете отвечать, а картину я не приму».
Сколько же «странностей» в этом рассказе!
Первая «странность»: Если бы была такая резолюция Сталина на сценарии, об этом не мог не знать я, не могли не знать все, работавшие над картиной, весь коллектив и все кинематографисты страны. Да на «Мосфильме» просто митинг бы созвали в то время по этому поводу!
Между тем, я узнал об этом через тридцать лет из Вашей книги, и митингов, насколько помнится, не было.
Вторая «странность». В 1938 году прийти к старому чекисту Дукельскому и сказать: «Стыдно, чтобы Ленин усаживал Сталина в мягкое кресло, а сам садился на стульчик» — означало прямым ходом отправиться в тюрьму... Между тем, насколько мне помнится, Вы в тюрьме не бывали.
Третья, главнейшая «странность». Вот передо мной № 1 журнала «Новый мир». за 39-й год, в котором опубликован сценарий. Читаем: «Сталин подвигает стул. Садится возле Ильича».
И все. Ничего больше. Какое мягкое кресло? Кто кого усаживает?
Теперь откроем отдельное издание этого сценария («Госкиноиздат», 1939). Перед нами слово в слово тот же текст...
Я вовсе не хочу доказывать, что в то время не старался (и вполне искренне) всячески подчеркнуть значение Сталина, акцентировать его роль в Революции. Конечно, старался. И думал, что это правильно. И делал это вместе с Вами. И оба мы были под гипнозом всеобщего преклонения перед Сталиным.
Зачем же Вам теперь представлять себя жертвой культа личности и даже борцом с культом?
Однако же, прочтя у Вас это место, я задумался: откуда взялось все-таки мягкое кресло и то, что Ленин усаживает в него Сталина, раз этого не было в сценарии? И вот я подхожу к самому сенсационному.
С 1943 по 1953 годы я был в заключении. Понятно, что никакой речи о публикации моих сочинений в те годы не могло быть. Наоборот — из всех библиотек страны изъято все, что там моего было. Из всех картин вырезались титры с моим именем. И все-таки сценарии «Ленин в Октябре» и «Ленин в 1918 году» были включены во второй том «Избранных сценариев советского кино». Не сценарии, впрочем, были включены, «запись по фильму». Конечно, сейчас такая формулировка звучит юмористически, но тогда...
Итак, в этой книге имеется некое сочинение, озаглавленное «Ленин в 1918 году». Записал по фильму М. Ромм. И в этом-то сочинении, в списанном Вами с Вашего фильма тексте читаем: «...Ленин усаживает Сталина в кресло. Сталин пытается протестовать, но Ленин не дает ему даже рта открыть: „Нет, нет, нет! Я устал сидеть здесь. Я с большим удовольствием посижу вот тут. Садитесь, Иосиф Виссарионович“».
Так вот, оказывается, откуда и кресло, и все прочее! Из Вашей картины, из того, как Вы эту сцену поставили, а затем записали для «Избранных сценариев»!
Оставлю Вам право самому найти определение для этого, мягко выражаясь, «литературного приема».
И Вы пошли к Дукельскому бороться с самим собой?
Этим «приемом» Вы вводите в заблуждение читателей и сообщаете, что боролись со сценарием, который страдал преклонением перед Сталиным.
Вы, Михаил Ильич, оказывается, боролись! И даже, рискуя жизнью, пошли протестовать против культа личности Сталина к министру Дукельскому! К чекисту Дукельскому! И сделали это в 1938 году! Я восхищаюсь Вашим мужеством!
Вы не только говорите, что пострадали от культа, но еще и представляете себя борцом с культом в те времена.
Вы! Ромм! Получивший пять Сталинских премий и звания заслуженного деятеля искусств и народного артиста СССР!
Вы, Ромм, которого, как Вам известно, Сталин очень любил
и в тот единственный раз, когда Вашу картину не включили
в список на премии, сам, своей рукой вставил Ваше имя.
И это все в те годы, когда Ваших товарищей по искусству сажали в тюрьмы и уничтожали.
Вы — жертва и борец с культом личности Сталина? Очень, очень смешно...
А вот как Вы описываете изъятие сталинских кадров из Ваших картин: «Году в 1955-м мне было разрешено исправить картины „Ленин в Октябре“ и „Ленин в 1918 году“ — вырезать оттуда Сталина.
Я с большим удовольствием сделал это. Когда работа была закончена, ко мне подходит администратор и говорит:
— Михаил Ильич, а что делать с тем, что вы вырезали?
— Выбросить, — говорю я. Но он позвонил в Главк:
— Разрешите получить указания, куда девать „культ личности“, который вырезал Михаил Ильич. 630 метров культа... Может быть, послать в Белые Столбы?
Работник Главка отмахнулся:
— Ну, пошлите, если хотите.
После этого торжествующий администратор пришел ко мне:
„Вот видите, пусть лежит“».
Что же, сценка описана с юмором, но не кажется ли Вам, что в ней содержится нечто Вами не замеченное?
Ведь прав-то был администратор. Разве не должны храниться в Белых Столбах эти фильмы в том виде, как Вы их поставили?
Разве киновед не должен знать, что мы с вами там натворили? И хорошее, и плохое? Где мы были верны истории, а где сказали неправду?
Не надо ничего перекрашивать, да еще «в свою пользу»...
Эх, Миша, Миша, какой же Вы мне дали горький урок человековедения.
А. Каплер
Друнина Ю. Горький урок человековедения // Искусство кино. 1993. № 3.