Я хочу вам напомнить также другую статью в «Советской музыке» — передо­вую в двенадцатом номере журнала за 1950 год. Правильно освещая некоторые проблемы песенного творчества, авторы статьи в то же время отрицательно оце­нивали состояние советской песни, не за­мечая в ней положительных тенденций, выразившихся тогда в широком обраще­нии композиторов к актуальнейшим те­мам современности.

Считаю глубоко не­верным положение статьи о том, что ав­торы ряда песен якобы «откровенно вста­ли на путь воскрешения отживших образ­цов буржуазного бульварно-развлека­тельного стиля». Для подтверждения этого весьма серьезного обвинения в статье указывались песни «Вот солда­ты идут» К. Молчанова и «Окрыляющее слово» пишущего эти строки. Сколь бы ни казались неудачными эти произведе­ния, вряд ли они могут дать основание для обвинения композиторов в «воскре­шении буржуазного», да еще «бульварно- развлекательного стиля». А ведь это на­печатано в передовой статье музыкально­го журнала, редакция которого обязана глубоко знать и объективно оценивать творчество композиторов.

Достойно сожаления, что и вы, Анато­лий Григорьевич, решили воспользоваться методом такой же «критической дубины» и на страницах газеты «Советское искус­ство» (от 23 февраля с. г.) бравым уда­ром по голове оглушили Б. Мокроусова и меня. Я позволю себе указать, что не­удача («провал», как вы пишете) двух наших песен не дает вам права публично выступать с дискредитацией нашего об­щественного и творческого облика. А вы именно так и поступили, приведя эти две песни в качестве примеров творчества тех композиторов и поэтов, которые «не идут в ногу с жизнью, не идут впереди, как надлежит запевалам, инженерам челове­ческих душ, а плетутся в хвосте, не чув­ствуют перспективы, не видят завтрашне­го дня советской действительности».

Каков же арсенал «доказательств», которым пользуются наши критики и му­зыковеды при разборе советских песен? По их подсчету, у нас имеется не больше одного десятка хороших песен, все же остальное несенное творчество остается за пределами музыковедческого внима­ния.

Поражает нудное пережевывание од­них и тех же положительных и отрица­тельных песенных примеров, приводимых нашей критикой. Мне кажется, что кри­тики просто не знают песни, не следят за ее звучанием, за ее восприятием в мас­сах, за всем тем новым, что рождается в песне. Критические обзоры песенного творчества страдают формальностью, оторванностью от жизни. Наши критики и музыковеды поучают композиторов прислушиваться к требованиям народа, по сами они имеют слабое понятие о жи­вом общении народа с нашей песней. Любовь к песне, горячее участие в ее судьбе, дружески широкое знакомство с творчеством композитора и поэта, с их мечтами, намерениями и планами некото­рые наши критики и музыковеды давно заменили кабинетно-формальными оцен­ками, которые не только не способны принести пользу ком повторам, но иногда даже могут дезориентировать их.

Между картиной состояния песни, ри­суемой нашими критиками, и той оцен­кой, которую дает песне сама жизнь, су­ществует вопиющее противоречие. Мы с вами часто встречаемся с массовой ауди­торией, преимущественно молодежной. И здесь-то мы видим, как велико количе­ство песен, любимых молодежью. Мы чи­таем сотни писем, в которых высказы­ваются интереснейшие мысли и замеча­ния. И наши души наполняются большой гордостью советских людей. К нам воз­вращается художническое, творчески здоровое самочувствие, так неуклюже и нечутко иногда попираемое в разных «пе­сенных обзорах».

Где же правда?

В этом вопросе край не необходимо разобраться, иначе мы безнадежно запутаемся. Мы должны так­же подвергнуть обсуждению и методы оценки песен, все еще бытующие в тех учреждениях и организациях, которые печатают, исполняют и пропагандируют песню. Эти формально-бюрократические методы проникают и в нашу творческую организацию. Такое положение больше не может быть терпимо, ибо оно стано­вится препятствием на пути движения нашей песни в массы, оно расстраи­вает наши ряды и вносит неуверенность в наше творчество. Итак, я позволю себе попытку сумми­ровать и обобщить тот круг вопросов и проблем, по которым нам нужно дого­вориться.

1. Проблема народности в песне.

Мы, кажется, основательно запутались в этом вопросе. Во всяком случае, наши дискус­сии по этому вопросу до сих пор не при­водили к ясности. Наоборот, мы сталки­вались с самыми разнообразными толко­ваниями этой проблемы, начиная от не­имоверно широкого и кончая начетниче­ски узким. Выступая на пленуме, вы, Анатолий Григорьевич, сказали, что проб­лему народности понимаете, как движе­ние вперед. Я думаю, что такое утвер­ждение не страдает излишком научности. В своей статье в третьем номере журнала «Советская музыка» вы подробно и очень интересно развили свой взгляд на пробле­му народности. Совершенно правильно подчеркивая непрерывный процесс изме­нения, развития и обогащения русской народной песни, совершенно правильно перечисляя все то новое, что внесло в русский песенный быт творчество нашей эпохи, вы задаете вопрос: «Что обо всем этом можно сказать?».

И, не отвечая прямо на свой же вопрос, пишете: «Есть во всех этих отклонениях и нововведе­ниях что-то положительное, свежее, но­вое, но есть и что-то ненужное, прими­тивное...» Очень жаль, что вы уклони­лись от расшифровки этого неопределенного «что-то».

Мне кажется, что опас­ность заключается в стремлении некото­рых наших критиков и композиторов све­сти понятие народности исключительно к внешнему признаку наличия народно-пе­сенной, главным образом песенно-кресть­янской, интонации. Только такие песни (вне зависимости от их качества и воз­действия на массы) объявляются народ­ными. Национальная принадлежность песни определяется, согласно этому тол­кованию, лишь наличием в ней соответ­ствующего количества национально-пе­сенных интонаций.

Незачем подчеркивать, насколько важ­на национальная форма в музыке. Без­условно верно, что именно интонация, то есть то, что слышимо, в первую очередь определяет национальный строй песни. По интонационному строю мы отличаем музыку китайскую от музыки русской, а музыку армянскую от украинской.

Но верно и то, что не одни только интонации решают национальную принадлежность музыкального произведения. Русская на­циональная музыкальная культура яв­ляется ярчайшим доказательством того, сколь многообразны формы и признаки этой культуры.

Как разнохарактерны, различны в своем творчестве Глинка и Чайковский, Бородин и Рахманинов, Му­соргский и Глазунов, Римский-Корсаков и Скрябин! Но все они составляют на­циональную гордость русского народа. Они национальны и тогда, когда в их произведениях нет внешне ощутимых признаков национальных интонаций. Они национальны потому, что выражают жиз­ненные черты русскою народа, его мысли и чувства, рисуют поэтические картины прекрасной родной природы. Это находит свое выражение в свойственной русскому народу широкой напевности, неповторимой красоте мелодии, и именно это отли­чает русскую музыку от всякой другой.

В широкий поток русской музыкальной культуры, помимо богатейшей песни, со­зданной и веками шлифовавшейся наро­дом, помимо профессиональной вокаль­ной, инструментальной и театральной музыки, созданной русскими композито­рами, вливается также революционная маршевая песня, рожденная пролетариа­том, влизаются также песня фабрично- заводской окраины, городской бытовой романс, берущий свое начало в пе­сенно-романсной литературе девятнадца­того столетия. Все эти течения и ответ­вления могучего потока русской музы­кальной культуры весьма различны по своим интонационным свойствам.

Без колебания можно утверждать, что советская массовая песня является на­следницей и преемницей лучших песен­ных традиций русского народа. Если в своих маршевых формах она переосмыс­лила и развила традиции революционной пески применительно к образам современ­ности, то в лирических формах она уна­следовала широкую и задушевную рас­певность, мелодичность народной песни, классического романса и городской бы­товой песни.

Характерны, типичны для русской музыки глубокая человечность, правдивость жизненных идей и образов, проникнутых верой в победу доброго над злым. Эти свойства присущи и советской песне, воспевающей положительный об­раз советского человека, его благород­ные чувства беззаветной любви к Роди­не, героический пафос созидания, его неистребимую веру в победу коммунизма, в победу сил мира и демократии.

Поэтому для определения националь­ной почвенности, для определения народ­ности советской песни надо исходить из всей суммы вышеуказанных признаков, составляющих национальную характер­ность русской музыкальной культуры. Именно эти признаки прокладывают пес­не путь к сердцам миллионе). И если эти сердца взволнованы, если они бьются в такт с песней, то, значит, песня народна в самом высоком смысле этого слова. Нельзя ни в коем случае игнорировать массовое восприятие песни. А именно это и пытаются делать некоторые наши ка­бинетные критики и те композиторы, ко­торые считают, что все советские песни должны создаваться только по их рецеп­ту. То и замечательно, что народ любит и ноет множество разных песен разных композиторов, и в народном признании и уважении достаточно места для всех тех, кто, несмотря на различные почерки и приемы, дает народу песни, волнующие его чувства и мысли.

У нас принято весьма своеобразно об­ращаться с фактом широкой популярно­сти той или иной песни. Если песня нра­вится самому критику, то факт ее попу­лярности он готов расценивать как про­явление возросших эстетических вкусов народа. Но если песня почему-либо не нравится критику, но нравится народу, то он объясняет это отсталостью вкусов сре­ди «некоторых слоев» нашего общества. Мне кажется, что такое бесцеремонное отношение к народным вкусам должно быть решительно изжито в методах оцен­ки песен. Нельзя объявлять «отсталыми» тысячные аудитории, единодушно руко­плещущие полюбившейся им песне, как это ни неприятно некоторым «строгим» критикам или ортодоксально настроенным композиторам, которые уподобляются пресловутому штабс-капитану, считавше­му, что не он, а вся рота идет «не в ногу».

Песня должна итти от сердца к сердцу. Она направляется в определенный—мас­совый — адрес. Борясь с проявлениями пошлости и дурного вкуса в песенном творчестве, мы в то же время должны внимательно изучать природу массового восприятия даже на тех образцах, кото­рые расходятся с нашими представле­ниями о высоком художественном каче­стве.

Вы знаете и помните, сколько шума наделала в композиторских кругах песня Б. Мокроусова «Россия—наша Ро­дина». Вы знаете, как отрицательно от­неслась наша общественность к этой пес­не, отметив в ней снижение образа Ро­дины. Между тем эта песня имела неко­торый успех в аудитории. В чем же дело? А дело в том, что в массе наших слуша­телей заметно тяготение к лирически за­душевной песне, которое проявляется и в отношении к песням на самые высокие темы. Мокроусов в какой-то степени по­шел навстречу этому тяготению, правда, пошел плохо, не своей походкой.

Неудача этой песни Мокроусова учит нас тому, что мы порой отрываемся в своем творчестве от глубоких и разных требований наших слушателей, не учиты­ваем их. В результате мы уступаем до­рогу дефектным, подчас порочным произ­ведениям, которые проникают в массы. Но на пути к максимально возможному слиянию нашего песенного творчества с запросами широких масс мы встречаемся с трудностью, которую я хотел бы выде­лить в самостоятельный вопрос.

2. Отношение к теме.

В методах кри­тической оценки песен у нас принято счи­тать только один путь претворения темы единственно правильным и творчески пра­вомочным. Всякие отклонения от этого пути, как правило, отвергаются. Такой канонический взгляд «а тему существует и в Союзе композиторов. Мне думается, что этот взгляд не только ограничивает творчество, но и ведет к резкому сниже­нию количества и качества самих песен. Вот где заложена, между прочим, одна из важнейших причин штампа в песенных произведениях. Штамп в оценках неиз­бежно приводит к штампу в творчестве.

Можно было бы продолжить перечень примеров, приведя «Сормовскую лириче­скую» Мокроусова, мою песню «Моя Мо­сква» и множество других, имеющих так называемые «надрывные» интонации. По моему мнению, все эти «интонационные кропания» являются опять-таки следстви­ем оторванности и кабинетного умни­чанья некоторых наших критиков и ком­позиторов. Выискивая в пеоне «интона­ционные грехи», они совершенно не инте­ресуются ее общим обликом и характе­ром. Вся эта мелкая, придирчивая, опе­кунская критика сужает возможности композиторов.

Значит ли все это, что мы должны от­вергнуть профессиональную критику, про­фессиональный анализ песни? Конечно, нет. Но нашу критику мы должны соче­тать с широким пониманием целей и за­дач песни. Вне этого профессиональная критика схоластична и мертва.

Немудрено, что при отсутствии твер­дых критериев, при разнице в оценках той или иной песни мы сплошь и рядом встречаемся с такими фактами, когда од­на и та же песня отвергается в одном месте и принимается в другом. Такие яв­ления порождают неустойчивое отноше­ние композиторов к своему произведению, не говоря уже о том, что теряется дове­рие композиторов к самой критике<...>

И. Дунаевский.: «Открытое письмо А. Г. Новикову и М. И. Блантеру» // «Советская музыка» № 5, 1952 (162)