Роман Волобуев: Лучшее в фильмах Хомерики — контраст между их абсолютно европейскими фонетикой и синтаксисом — всеми этими эстетскими луи-гаррелевскими мизансценами, эллипсисами — и глубоко отечественной семантикой. Они все в той или иной степени про тоску — понятие, которое, как известно, не переводится адекватно ни на один язык, кроме, кажется, корейского. И как жаль, что про нее давно уже невозможно говорить на современном русском: получится мычание и бульканье с массой многоточий. В «Бумеранге» взгляд Хомерики доведен до совершенства: тут даже быт, при всей его безысходности, прозрачный и светлый, режиссер не вязнет в нем, не цепляется за него, как большинство его коллег по «новой русской волне», — это как Генсбур, поющий по-русски, только без акцента. Очень хочется, чтобы каннские отборщики, которые в этом году не взяли фильм в «Особый взгляд» из-за перебора русских конкурсантов, больше не допускали такой халатности. Оставлять Николая наедине с русской критикой, которая спрашивает, почему в фильме так мало событий и откуда в Москве петербургское метро — жестоко и неправильно.

Константин Шавловский: Интонацию фильма «Жил певчий дрозд» Николай Хомерики перебрасывает в конец нулевых, и оказывается, что здесь птицы не поют. Но «Сердца бумеранг» — это не просто оммаж кинематографу 60-х. Черно-белая пленка, наивное любопытство камеры, завороженной жизнью и потому так часто отстающей от героя, сюжетные осколки, которые врезаются в память, вроде похода к гадалке или сцены вечеринки, где Костя зарывается лицом в грудь малознакомой девушки, — это взгляд на нашу эпоху с замирающим в груди сердцем.

Михаил Трофименков: На тему «герой узнает, что смертельно болен, и…» снято столько ‹…›, что снимать уже неприлично. Хомерики очистил тему от вариаций, внеся в нее две существенные поправки.

Во-первых, Костя узнает не то, что он болен ‹…›, а то, что может умереть в любой момент. Такое сердце. ‹…›

Во-вторых, драматургическая традиция велит, чтобы, узнав ужасную весть, герой осознал пустоту, тщету, ничтожность своей жизни и, поглядывая на часы, начал чего-то делать. ‹…›

Костя ничего не осознает и не делает ничего, что противоречило бы его распорядку. ‹…› Это «ничего» и есть субстанция фильма, состоящего из неземной красоты пейзажей и некрасивого мира, долгих взглядов и обыденных жестов Кости. ‹…›

[Хомерики] обладает драгоценным для режиссера качеством: жадным, болезненным любопытством к тому, как поведут себя люди при столкновении с вечностью. Он не знает ответа на этот вопрос, он создает мир в миниатюре, где все реакции — или их отсутствие — непредсказуемы и сугубо человечны.

Андрей Щиголев: В отрывочном по форме фильме, где эпизоды едва уловимо соединены между собой, правит бал черно-белая поэзия минимализма. Эпизоды рифмуются не столько согласно логике повествования, сколько по авторской воле, а сценарий Александра Родионова, который на первый взгляд может показаться нагромождением случайных эпизодов, на самом деле представляет собой гармоничную конструкцию, где страх смерти и боязнь жизни означают примерно одно.

Кажется, это самый мрачный, самый личный и самый поэтичный фильм Хомерики. Фильм с неровным дыханием стайера, которому выпало бежать марафонскую дистанцию. Эпизоды не равны друг другу ‹…›. Но этот сбой — та же аритмия, азбука Морзе «Сердца». Три точки, три тире, три точки — сердца бумеранг. В любой момент ты можешь умереть — одна из аксиом бытия. Но есть разница между памятью о смерти и невозможностью не думать о ней. ‹…›

Финал картины — серый пейзаж спального района с видом на курящие стволы теплостанций — обнаруживает злокачественную иронию: завтра будет как вчера, и потом будет, как завтра, и, может, много, а может, и немного лет еще — помни о смерти.

Владимир Лященко: Фильм про жизнь под присмотром смерти Хомерики снимает не как драму решительных изменений, но как пространственно-временной парадокс души.

Черно-белая зима без явных примет времени и места (Москва вольно превращается в Петербург и наоборот), снятая оператором Шандором Беркеши («Коктебель», «Свободное плавание»), превращает настоящее в прошлое, задает не бросающийся в глаза, но ощутимый разрыв между здесь и сейчас. ‹…›

Собственно, невозможность установить связь между внутренним миром и внешними обстоятельствами и можно считать главной темой Хомерики. ‹…›

Там, где другие натужно стараются подобрать рифму или ловко проиллюстрировать мысль, Хомерики вглядывается в лица и поземку за окном, добиваясь абсолютной естественности в фиксировании того похожего на сон состояния, которое идеально иллюстрируется перемещениями из московских окраин в питерское метро (пусть даже этот ход обусловлен чисто прагматической причиной: в московском метро снимать дорого и неудобно). За такое нездешнее умение не жалко отдать половину литературоцентричных интерпретаторов отечественной действительности.

Олег Зинцов: Зернистая черно-белая материя этого фильма не укладывается в слова, но плотно оседает на изнанке век; выйдя из зала, не сразу сморгнешь. Тоска спальных районов, утренняя полудрема в метро. Хомерики и оператор Шандор Беркеши работают не столько с подвижными срезами реальности, сколько с отпечатками состояний, втиснутых в литературную рамку, которой могло и не быть: в начале фильма у героя диагностируют редкую патологию сердца, от которой он может умереть в любой момент, а вообще-то совершенно здоров. ‹…›

Можно сказать, что диагноз превращает его из участника жизни в наблюдателя. Но анестезия героя в отношении реальности вряд ли нуждается в формальном объяснении. Это давнее взаимное равнодушие человека и пейзажа.

‹…› В фильме Хомерики ‹…› каждый поворот сюжета — очередная иллюстрация никчемности жизни как таковой (и конкретно вот этой, здесь и сейчас), но в самой этой убогости обнаруживается что-то щемящее. Объяснять это поэтичностью киноязыка Хомерики не столько банально, сколько неточно. «Сердца бумеранг» — не поэтизация, а скорее оправдание обыденности. Ценной не потому, что герой может в любой момент умереть, а потому, что сама она застигнута в момент исчезновения, истончения, перехода в чужое воспоминание, которое тебе позволяют присвоить, пока не кончится пленка.

Волобуев Р. Сеансу отвечают: Сердца бумеранг // Сеанс. 2011.
№ 45–46.

Шавловский К. Сеансу отвечают: Сердца бумеранг // Сеанс. 2011. № 45–46.

Трофименков М. Индивидуальное бессознательное // Коммерсантъ Weekend. 2011. № 23 (3619). 24 июня.

Щиголев А. Мементо мори // Izvestia.ru. 2011. 30 июня.

Лященко В. Сердце машиниста биться перестанет // Газета.ru. 2011.
1 июля.

Зинцов О. В конце тонеля// Ведомости. 2012. № 3077. 9 апреля.