Барнет был очень далек от всякой теории, он абсолютно не был ни философом, ни мыслителем, это все было ему абсолютно чуждо. Он жил мгновенной реакцией, был человеком действия, причем именно сиюминутного действия — вот почему в основе его работы на съемочной площадке, да и при монтаже, была импровизация. Он приезжал на съемку и, зацепившись за любую деталь в декорации, в костюме,
Его интересовало мнение других людей, прежде всего своих сотрудников. Но вот с мнением начальников он не считался нисколько, и отношения с ними всегда были, мягко говоря, неважными, больше того — плохими.
На этих отношениях очень сказывался характер Барнета. Если попробовать определить его одним словом, это будет слово «боксер». Боксом он занимался профессионально с ранней молодости. ‹…› У него была импульсивная, мгновенная, боксерская реакция, к тому же
У него было обостренное чувство совести. Перед самой войной он перенес очень сложную полостную операцию; когда война началась, последствия операции еще не прошли, и ни о какой военной службе не могло быть и речи. И вот при виде каждого военного Барнет буквально стонал: «Какой позор для меня, что я не могу быть с ними!.». ‹…›
Добрый до безрассудности, он всегда сразу бросался на защиту и при этом не задумывался об отношениях с начальством — например, в истории с запрещенным «Бежиным лугом». ‹…› На «Мосфильме» собрали на совещание всех режиссеров и сообщили об окончательном запрете картины. Все стали дружно поносить Эйзенштейна и одобрять решение ЦК — это ведь был
Козинцева В. О прекрасном человеке [Запись Якова Бутовского] // Киноведческие записки. 2006. № 57.