Далекое в нашем кино могло быть и недавно. В искусстве, как и в жизни, мы подолгу не задерживаемся на одном месте.
Тем более скоро забывались образы, созданные М. Геловани в кино раньше, до образа товарища Сталина: они не были особенно значительны и сейчас для нас уже не актуальны.
Но запомнился сам артист. Прежде всего его яркая эмоциональность, наполненность чувством, цельным и глубоким. Эту наполненность зритель всегда чувствует, даже если артист не двигается и молчит. Хорошие киноактеры знают, что перед объективом съемочного аппарата никогда, ни на мгновение нельзя показываться пустым: объектив и экран непременно разоблачают бессодержательность. М. Геловани никогда не был ни пустым, ни неопределенным на экране, и это сразу выделило его и заставило запомнить. Он жил в образе, жил цельно, а не носил образ, как носят костюм.
Второе, не менее важное: М. Геловани каждое мгновение наполнял не только чувством, но и мыслью, и его мысль передавалась зрителю. Думающий киноактер — право, это встречалось раньше не так часто, особенно в то время, когда мы впервые увидели М. Геловани, а это было действительно давно, тринадцать лет назад, еще во времена немого кино.
И третье: двигался ли М. Геловани или оставался внешне спокойным, в нем была заключена незаурядная энергия и органическая потребность в действии, в борьбе, в движении передать развитие образа. Бывают актеры созерцательного склада. Такие актеры в кино встречаются чаще, чем в театре, — очевидно, потому, что, несмотря на свой действенный и динамический характер, кино больше показывает актера «кусочками», т. е. фотографируя отдельные моменты его состояний, в то время как в театре актер должен показать свой образ в слитном, непрерывном и длительном действии. М. Геловани не был созерцателен, как не был и сентиментален.
Херсонский Х. Образ Сталина в кино // Театр. 1939. № 11–12.