…Вся наша 15-я Трудовая школа с ее унаследованным от Тенишевского училища гуманитарным уклоном была охвачена пристрастием к литературе и театру. Репетировали чуть ли не ежедневно.

‹…› Играли часто. Самозабвенно обсуждали, спорили, репетировали, доставали костюмы, мастерили декорации, допоздна торчали в школе. Реквизит таскали из дома. «Куда делась сахарница?»- «А я откуда знаю, я не брал». На следующей неделе исчезало пресс-папье, или скатерть, или подсвечник, и, конечно, «я не знаю, не брал», а вещь через некоторое время совестливо возникала на своем месте. Но если пропадал молоток, то это уже навсегда. Без молотка все останавливалось. ‹…›

Помню, написал пьесу сын Корнея Ивановича Чуковского, Николай, впоследствии талантливый писатель, а тогда еще только ученик нашей школы. А ставил эту пьесу его друг и одноклассник Лев Арнштам. После окончания школы Арнштам учился в консерватории, стал пианистом, давал концерты, имел успех, музыкой был пронзен навсегда, а потом вдруг ушел в кино и стал известным режиссером после своих фильмов «Подруги», «Друзья», «Глинка» и других. Оба они, и автор и режиссер, были старше меня на два класса. В школе этот возрастной разрыв ставил меня в подчиненное положение «пацана».

Пьеса Коли Чуковского была написана в жанре сатирической аллегории. Действие разворачивалось на земле и в аду, среди чертей. Черт, лихой красавец Дардинас («Сыграю сам»,- заявил Арнштам), влюблялся в белокурую принцессу и бросал героиню пьесы Чертецию. ‹…›

Мне было лет тринадцать. Я был небольшого роста, щедро оформленный ярко-черными волосами, и роль чертенка дали мне. Я должен был выйти, склониться над умирающей Чертецией и повторить ее слова: «Не вините меня» — единственную мою реплику. Но почему-то легко и настойчиво вылетало из меня: «Не винуйте меня»!

— Опять, черт возьми! Ты что, с ума сошел? Сто раз повтори перед выходом!

По приглашению Корнея Ивановича решено было генеральную репетицию провести на квартире у Чуковских. Мы вынесли из столовой обеденный стол, освободив пространство для сценического действия, волнуясь и налетая друг на друга, расставили стулья для наших весьма просвещенных зрителей. Их было четверо. Корней Иванович Чуковский — поэт, переводчик, критик и литературовед, человек талантливых и острых суждений, и его жена Мария Борисовна, художник Мстислав Валерьянович Добужинский, снискавший славу изяществом своего рисунка, очарованием и поэтичностью своего графического искусства (даже в те времена общей несытости, бедности и вынужденного невнимания к своему туалету Добужинский всегда появлялся подтянутым, в белоснежной рубашке и при галстуке, что придавало ему торжественный, слегка надменный вид, а нас, актеров, еще больше встревожило), наконец, Николай Николаевич Евреинов, писатель и режиссер, занимавший в театральном мире позицию эстетствующего новатора. Когда все они вошли, мы, актеры, по школьной привычке лихо вскочили для приветствия, вытянув руки по швам и вызвав тем самым лукавство в светлых глазах Чуковского. Неистощимый на выдумки Корней Иванович охотно потворствовал пристрастиям своих детей к сочинительству и к всевозможным артистическим затеям, испытывая при этом беспокойные чувства болельщика.

Уважаемые зрители заняли места, и представление началось. Когда действие докатилось до меня, каждый из участников, помня о моей назойливой оговорке стал подсказывать. И на всю комнату нестройным хором прозвучало: «Не вините меня!» Я услышал, выдержал паузу и четко произнес: «Не винуйте меня!», за что в темном коридоре — вроде за кулисами — заработал несколько подзатыльников.

Я не знал, как принимали представление наши зрители, реплика моя шла почти в конце, и едва ли не весь спектакль я провел в этом темном коридоре, время от времени вперяясь в замочную скважину, чтоб не пропустить свой выход. Потом я узнал, что Евреииов очень одобрил сцену в аду.

Шестеро чертей — все в черном — лежали на полу, шестеро чертей, стоя, держали их за вытянутые руки и быстро-быстро вертели по кругу.

За этот «дьявольский круг» Евреинов пригласил пятнадцатилетнего школьника Лелю Арнштама на работу в свой театр. Это прибавило престижности и автору и режиссеру. А я… запомнил подзатыльники.

Запомнил! На премьере Арнштам показал мне пистолет-пугач и энергично предупредил: «Ошибешься — выстрелю». Я на коленях около умирающей Чертеции, Арнштам в кулисе, не свожу настороженных глаз с направленного на меня пугача и внятно произношу: «Не винуйте меня!» Проклятие! От Арнштама пришлось прятаться.

Зархи А. Дебют // Искусство Кино. 1980. № 2