Этот вопрос в наше время звучит почти как гамлетовское «быть или не быть». Действительно, с каждым годом объем экранизаций в телевизионных программах все увеличивается. А спор — смотреть ли детям очередную экранизацию или прежде заставить их прочесть первоисточник — становится все более схоластическим, ибо процесс невозможно прекратить никакими запретами и регламентациями. А собственно, и надо ли? Всегда ли правы принципиальные противники экранизаций, видящие в них неизбежную деформацию, упрощение первоисточника? И так ли уж адекватны сложившиеся в нашем читательском воображении образы классических произведений тому, как видел их сам писатель? Ведь даже один и тот же персонаж часто по-разному видится нам в разные периоды нашей жизни.
Телевидение нередко обвиняют в том, что оно рождает пассивное потребление духовной продукции. Но в этом процессе неправильно видеть лишь негативную сторону, его позитивная сторона при гигантском тираже телевизионного зрелища значительно важнее. Умное, тонкое истолкование помогает нам увидеть то, мимо чего мы порой проходим, что ускользало от нашего внимания. Здесь экран становится нашим союзником, нашим учителем и наставником, он формирует наши представления и совершенствует нашу восприимчивость.
Одна из таких работ Центрального телевидения — трехсерийная постановка по трилогии Л. Н. Толстого «Детство. Отрочество. Юность» (режиссер П. Фоменко, сценарий П. Фоменко и Я. Гордина).
П. Фоменко стремится максимально полно передать первоисточник: в трех сериях прослежены почти все линии, показаны почти все персонажи, не нарушена последовательность эпизодов. Но дело, конечно, не только в этом. Фоменко удалось передать суть толстовского произведения, его неповторимое обаяние и атмосферу, его лиризм и «исповедальную» искренность.
У Толстого герой, от имени которого ведется повествование, вспоминая свою жизнь, рассказывает последовательно обо всех перипетиях становления человеческого характера, обо всех ситуациях, влияниях, столкновениях, просчетах, ошибках. На экране это обрело реальность, это происходит на наших глазах. И здесь в первую очередь надо отметить исполнителя роли героя, Николая Иртеньева, В. Корецкого, который в ситуации, когда характер одного человека «разложен» на трех исполнителей, а у него функция ведущего, связующего эпизоды, сумел найти ту интонацию многомерности и незавершенности, которые позволяют за конкретным персонажем прочитывать больше, чем может показать экран. Но дело не только в Корецком и его удаче, она не могла бы состояться, если бы не чрезвычайно верно найденные и угаданные совпадения двух других исполнителей этой, роли: Димы Кречетова, играющего Николеньку в детстве, и Володи Пучкова — исполнителя роли в «Отрочестве» и «Юности». (Об одной преемственности этих трех, так точно и тонко передающих процесс становления характера, и о гигантской работе режиссера — ведь два исполнителя, к тому же непрофессионалы — можно написать отдельную статью).
И все-таки главное, о чем надо говорить, о решении самой сложной задачи — о мере искренности, о правдивости интонации, о том, что ни разу вас не коробит фальшь или актерский перебор, или измена вкусу. Как часто даже в хороших работах мы с оговорками принимали то слишком условное, то излишне манерное оформление, то нарочитость монтажа, навязчивость оператора. Здесь чувство меры и такта во всем: от найденной мелодии ноктюрна Глинки, ставшей лейтмотивом матери и детства, до достаточно условного, но не мешающего фона из фольги, передающего ту достоверность интерьера, где отдельные детали и аксессуары не лезут в глаза, а органично монтируются и создают среду.
И, конечно же, эта искренность в актерском исполнении, в той современной манере и в том единстве ансамбля, где даже актеры другой школы, как Э. Урусова, точно попадают в общий строй звучания.
Для Толстого, а вместе с ним и Фоменко чрезвычайно важны истоки человеческого характера, то, с чего он начинается, те впечатления, которые складывают эту будущую безумную мечтательность, тягу к добру и покаянию. В постановке maman играет М. Терехова. Снова можно говорить об удивительной угаданности в ее внешнем облике, о мягкости и нежности, о прекрасном образе, который потом будет витать, как память, как ощущение. Но Терехова передает и сложную женскую судьбу. В сцене письма — гигантской по экранной протяженности — она обнаруживает поразительное мастерство сложнейшей нюансировки во всех этих переходах от кажущейся беспечности к серьезности разговора о судьбе детей и трагическому предчувствию близкого конца. За ней видишь эпоху с ее бытом, ритмом, традициями.
Для режиссерского замысла maman М. Тереховой — олицетворение добра и красоты, того материнства в его высшем проявлении, которое определяет и освещает всю жизнь героя. Поэтому и смерть ее решена на экране с предельной мерой трагизма. Медленная панорама по скорбным лицам у гроба и всплеск причитаний Натальи Савишны — акцент сильный.
Можно пожалеть лишь об одном, что две серии были переданы в один вечер. Все мы заботимся о том, чтобы телевидение обогащало нас духовно. Думается, что после первой серии нашим мыслям и чувствам надо было дать возможность успокоиться, отстояться.
Конечно, эта случайность к замыслу Фоменко и его реализации не имеет прямого отношения. В следующий раз все три серии будут показаны в разные дни, но, к сожалению, такая случайность имела место.
Можно о каждом из персонажей трилогии говорить подробно, соизмеряя с первоисточником и убеждаясь, как внимателен режиссер к авторскому замыслу.
Можно вспомнить и прекрасную работу народной артистки РСФСР С. Фадеевой (Наталья Савишна), заслуженного артиста РСФСР М. Козакова (рарa) и А. Калягина (Карл Иванович), и А. Кордукова (Нехлюдов), и А. Адоскина (St.-Jérôme). Но мне хочется еще особо выделить то, что режиссер прибавляет к первоисточнику и что создает в его решении дополнительное измерение. Помните ли вы в трилогии учителя истории или продавшегося в солдаты Семенова, или Колпикова, оскорбившего Николеньку у Яра? Наверное, нет, ибо в тексте о каждом сказано несколько слов, и в панораме воспоминаний они проскальзывают мимо читательского внимания. Фоменко и актеры А. Буров, М. Жигалов, И. Шувалов сделали эти эпизоды человеческими судьбами.
Итак, читать или смотреть? Думаю, категоричность выбора пора заменить союзом «и». Да, читать и смотреть. Смотреть и читать. Собственно, ведь так давно и происходит. Телевидение не убило интереса к книге. Даже наоборот. Как утверждают книготорговцы, спрос на «Тени исчезают в полдень» после показа на телеэкране вырос во много раз, а библиотекари знают «пики» требований на произведения, интересно прозвучавшие в экранизациях.
Филина Н. Читать или смотреть // Советская культура. 1973. 5 октября. № 80. С. 5.