Человек этот был поистине вездесущ

<...>
«Уже в 1907 году фирма Пате сняла ленту «Донские казаки» — «в виду большого интереса к русским сюжетам».

А одновременно с этим в Петрограде появился А.О. Дранков. Дранков был в начале простым фотографом и фото-корреспондентом в журналах. Человек этот был поистине вездесущ: на парадах, похоронах, дерби, пожарах, обвалах, наводнениях, встречах коронованных особ — самым непостижимым образом он умудрялся поспевать вовремя. Без него — не хоронили, не горели здания, не бушевали стихии, не встречались монархи.

Дранкова подчас жестоко он уничтожался, и только его объектив всюду просовывал свой жадный глаз. И журналы были обеспечены злободневными снимками, а редакторы их бесконечно удивлялись.

— Ну и Дранков — просто маг и чародей!

Только репортеры не любили Дранкова:
— Лезет в самом деле человек, куда его не просят.
— Так бы можно было сообщить публике, содрав все без труда из полицейского протокола, а тут изволь соперничать с этим фото-аргусом, будь он проклят...

И так, Дранков — маг и чародей, Дранков — фото-аргус — потрясал репортерские сердца. Как специалист и как предприимчивый человек он тотчас же учел ценность нового приобретения и его будущие возможности. Первый опыт с русскими лентами Бр. Прате, в лице их представителя в России г. Гаш, сыграл решающую роль. И вот Дранков закипел в новой работе.

С утра до вечера носился по Петрограду с аппаратом кинемо, как раньше со своим кодаком, успевая дать для электро-театра и спуск на воду нового броненосца, и борьбу Луриха с Мустафой. В газетах того времени уже можно было встретить рекламу с обязательным, конечно, восклицанием:

«Внимание!!!!»
«Первое в России усовершенствованное, синематографическое ателье А.О. Дранкова сим извещает, что, благодаря выписанным им опытным съемщикам из Лондона и Парижа, имеет возможность продавать гг. демонстраторам снимки текущих замечательных событий».

«Усовершенствованное синематографическое ателье» представляло довольно грязную каморку с двумя фиксажными ваннами и несколькими сушилками. Единственным усовершенствованием ателье являлось обилие крысоловок по углам, которые препятствовали неблагородным животным тонуть в ваннах, где фиксировалась благородная лента.

Относительно опытных съемщиков из Лондона и Парижа дело представлялось еще проще. Их являли на всех торжествах и празднествах сам Дранков с каким-то чумазым помощником. Кто из них был из Парижа, а кто из Лондона, сказать трудно, а Дранков, потный, со сбившимся на затылке котелком, пыхтел под тяжестью чемодана с кассетами и аппаратом. Оба они врезались в толпу, нещадно топтались по ногам, занимали боевую позицию и устанавливали аппарат.

Когда начиналась церемония, Дранков шипел направо и налево:
— Господа, расступитесь!.. Эй, картуз, куда прешь?.. Мадам, у вас хорошая шляпа, но зачем же лезть в объектив? Мосье квартальный, ради Бога, мосье квартальный... Вот вам за труд... Ваше благородие, поощрите его зуботычиной... осади, осади назад!..

А в это время успевал двадцать раз взглянуть в фокус, усиленно вертел ручками для фильмы и платформы, отбивал ногой натиск толпы, отдавал приказания чумазому, заискивающе улыбался «их благородию».

Одним словом, фото-аргус стал кино-аргусом. Проявив и напечатав ленту, он носился с нею по Петроградским театровладельцам, пристраивал, убеждал, угрожал. Иногда появлялся в Москве — и прямо с Николаевского вокзала с ворохом лент мчался в Пате, в Гомон. Предлагал, навязывал, каялся, заискивал.

Но, когда давал рекламу или рассылал циркуляры, любил прихвастнуть, прилгнуть на три четверти, упомянуть об операторах из Лондона, Парижа, Буэнос-Айреса и Вашингтона, о каких-нибудь несуществующих машинах для съемки лунных пейзажей или о новом грандиознейшем деле с основным капиталом в пять миллиардов.
Любил пышность, помпу, бутафорщину, любит и теперь и, должно быть, умрет с этой любовью.

Деятельность Дранкова того времени и деятельность современного Дранкова — небо и земля, если, вообще, землю принято считать хуже неба.

Возьмите, например, такую заслугу Дранкова того времени: он первый дал на экране Льва Толстого.

Если не ошибаюсь, что это было в 1907 году. Лента готовилась ко дню восьмидесятилетия великого писателя. О моменте съемки мне рассказывал потом Н.Н. Гусев, секретарь Льва Николаевича.

И рассказывал с некоторым раздражением.

— Этот Дранков надоел нам смертельно. Как только какой-нибудь праздник, так он тут, как тут. Развязный и нахальный, черт знает до чего... На той неделе, представьте, явился с синематографом. Лев Николаевич болен, температура повышена, а ему, видите ли, нужно навертеть с него картину в двести метров. Прямо беда. Софья Андреевна из себя выходит, но Лев Николаевич уже узнал и велел выкатить кресло с ним на балкон. «Пусть их снимают... Это тот, шустрый?.. Дранков?..» Но этот тип не удовольствовался видом балкона. Повертев немного, он залебезил: «Лев Николаевич, ничего не выйдет... Лев Николаевич... Разрешите немножко к вам на балкончик, немножко... поставить аппарат». Ну, конечно, Лев Николаевич разрешил... И он, понимаете ли, мало того, что вертел, еще и вынуждал Льва Николаевича делать движения руками и ногами. «Поверните голову, пожалуйста, Лев Николаевич. Поднесите ручку к бородке, Лев Николаевич... к шапочке...» Просто беда, как нас мучают эти господа... Но машина, видимо, понравилась Льву Николаевичу; он с удовольствием рассматривал желтый конец ленты и удивлялся простоте этого большого открытия...

Так рассказывал об этом моменте Н. Н. Гусев. Для него это было лишь историей в надоевшими фотографиями. Для нас — это событие.

Разве когда-нибудь забудешь этот момент? В один из вечеров десять лет тому назад экран вспыхнул тем, что одно уже способно сделать его бессмертным, если бы он был не искусством, питающим народы, а лишь ничтожной забавой. Луч пронизал экран, и перед толпой в кресле появился любимый писатель. Улыбнулся своей удивительной ясной улыбкой, и маленькие голубые глаза слегка блеснули насмешкой и старческим добродушием.

Знаете ли вы, что толпа в кинематографах еще никогда так не безумствовала, никогда не рукоплескала так единодушно, с восторгом глядя на живую фотографию того, кто являлся нашим судьей и нашим оправданием? И в этих рукоплесканиях была лучшая награда, какую вы когда либо получали, г. Дранков. И эта картина, когда вас будет судить суд кино-истории, г. Дранков, положенная на одну чашку весов, перевесит всех «Сонек», каких вы изготовили в прошлом, изготовите в настоящем и будущем.

<...>

Пионеры русской кинематографии // Экран России. 1916. № 1. С. 6-8.; В. Д. Пионеры русской кинематографии // Экран России. 1916. № 2. С. 8-11.