Секрет пленительной, лукавой простоты пушкинским «Повестей Белкина» постоянно искушает деятелей разных видов и жанров искусства. Теперь к ого разгадке обратились создатели задуманного в радиотеатре цикла по пяти маленьким шедеврам (творческая группа: автор сценария В. Валуцкий, режиссер Б. Щедрин, композитор А. Невский, редактор Н. Филиппова, звукорежиссер Р. Смирнова). Они прежде всего стараются показать, что в каждом слове Пушкина-прозаика заключена, как подметил в свое время Н. В. Гоголь, «бездна пространства».
Мы ждали этого выстрела. И он грянул — роковой, неотвратимый. Звук его раскатился, а потом стал как-то нехотя затихать. И наконец исчез совершенно, будто его и не было...
Так начинается новый «Выстрел» на радио. Так он звучит. Не по небрежности звукооператоров, а по сознательно и последовательно осуществленному замыслу авторов радиоспектакля. Так и воспринимается — этот много говорящий воображению и настраивающий наше восприятие выстрел.
В ходе непривычно и неожиданно краткого повествования о мрачной, годами лелеемой жажде отмщения за оскорбленное самолюбие, о гордыне и беспечности, о выдуманном соперничестве и подлинном неравенстве он отзовется еще не раз — этот выстрел из старинного дуэльного пистолета. Покажется, будто опытный и азартный фейерверкер, все рассчитавший наперед в предвкушении эффекта, станет неспешно, любовно и с ревностным тщанием подготавливать нас к следующему взрыву. Это впечатление усилится к финалу загадочной истории, придав происходящему оттенок далеком, казалось бы, от пиетета перед классикой насмешливости.
Насмешливости вряд ли случайной. Наверняка — намеренной.
Комментарии к циклу прозаических шедевров (это детища первом, наиболее, по выражению Пушкина, «детородной» болдинской осени 1830 года) весьма небезынтересны. В примечаниях «для любопытных изыскателей» содержится такое количество (и таких) сведений, что просто голова кругом идет.
Судите сами. Издатель с прозрачными инициалами А. П. затеял выпустить в свет посмертные записки некоего отставного служаки (чин, само собой, неизвестен) по фамилии Белкин. При этом прилагается краткое жизнеописание автора со слов «одного почтенного мужа», поскольку ближайшая родственница покойного, Марья Алексеевна Трафилина, никогда Белкина в глаза не видала. Оный же биограф запутывает дело еще основательнее, судит и рядит об умершем напропалую, даром что был у него в друзьях. Тон рассказа то и дело сбивается к злопыхательству вплоть до вмешательства А. П. Последний поспешно отводит неприличный анекдот за «излишностью», уверяя, впрочем, что в нем ничего «предосудительного» для памяти Белкина не содержится.
Итак, читатель имеет дело уже с четырьмя лицами, ни одно из коих ничего достойного стать предметом «любопытных изысканий» не знает и сообщить не в состоянии. К тому же «биограф» не дерзает обнародовать свое имя и остается сомнительным во всех отношениях. Но это далеко не все! Оказывается, что и авторство И. П. Белкина — тоже фикция. Это самое пикантное, ибо об особах, с чьих слов покойный записал те или иные истории, даже А. П. знает совсем немного: инициалы, сословие, звание, да и те не наверняка. И мы, доверчивые читатели, добравшись до «источников», снова становимся в тупик! Может, это и к лучшему, ибо в конечном итоге бесчисленные друг из-под друга проглядывающие личины свелись к — Пушкину, шутливо запутавшему нас в лабиринте посредников. Это над его пятью повестями первый слушатель — поэт Баратынский — буквально «ржал и бился», как писано болдинским затворником в известном письме Плетневу? Пушкин настаивал на анонимной публикации своего дебюта в прозе, «заслоняясь» подставными лицами, предчувствуя дотошность ревнителей правдоподобия. Так и произошло. Сразу посыпалось: «где это видано?» и «как такое могло случиться?»...
«А нигде такого не было видано, однако же почему бы в это не поверить?» — примерно так можно было бы определить позицию автора сценариев радиоцикла «Повести Белкина» Владимира Валуцкого и режиссера радиоспектаклей по этим сценариям Бориса Щедрина. В конце-то концов Пушкин в состоянии защититься и сам. Памятуя об этом, Анатолий Адоскин прочел предисловие «От издателя» с той степенью наукообразного серьеза, каковая сама по себе не может не «настораживать» и, стало быть, просто вынуждает слушателя к чрезвычайной осторожности.
Правда, наше благое намерение с глубокомысленной миной продолжить подсчеты и «изыскания» истины подозрительно быстро свелось на нет. Стремительно разворачивающееся лаконичное действо, организованное с налетом театрализации и при этом слегка пародийно, затягивает нас бесповоротно. А «роковые» выстрелы как бы ставят восклицательные знаки, заканчивая или открывая смысловые и временные блоки повествования.
Белинский определял жанр повести как «эпизод из беспредельной поэмы судеб человеческих», как «главу, вырванную из романа». Только «Выстрел» признал он достойным имени Пушкина. При этом назвав каждую из повестей цикла скорее «сказками, побасенками», чем «художественными созданиями».
<...>
Надо признать, что к стилистике «Повестей Белкина» и Валуцкий, и Щедрин, и композитор Невский, и коллектив исполнителей отнеслись с чуткой бережностью. И отстояли свое понимание жанра с редкой убедительностью. Не привнеся в радиоспектакль особых «новаций» типа пресловутого самовыявления, над, под, из-под, свысока или вообще со стороны глядя на произведение, а «просто» войдя внутрь и расположившись там в ходе объединившей всех беседы на интересующую всех тему. Найдя для этой беседы средства выразительности, в любом случае уважительные по отношению к хозяину «дома».
Ведь и о временах, и о нравах, о противоречивости человеческой натуры и парадоксальности ее проявлений Пушкин говорит в особой, причем вполне намеренно избранной форме. Материал «Повестей Белкина» (как было замечено еще Белинским, и с тех пор никем не опровергнуто) действительно представляет собой собрание невероятных, неправдоподобных анекдотов, безделиц, шуток. Автор лукаво дурачит читателя, маскируясь карамзинистом, марлинистом (литературоведы назвали бы еще многие имена), шутит и забавляется. Но поскольку это все-таки Пушкин, глубина и даже философичность, пусть окрашенные в неяркие, неброские тона, непременно выступят и без медвежьих услуг «посредников». И безделицы, слушая которые невольно ахаешь и качаешь головой («бывает же такое»), вдруг засверкают как драгоценные камушки, поворачиваясь то одной, то другой гранью.
Эти сокровища, выдержавшие крупные, сверхкрупные, расслабленно лирические, сентиментальные, психологически изощренные, глобально философичные, сугубо «серьезные» и еще бог весть какие трактовки, — в представленных на наш взыскательный суд радиоспектаклях «чувствуют себя» свободно и, как им и положено, сверкают и искрятся. Ибо создатели и «Выстрела», и «Метели», отвергнув соблазн проторенных путей, сосредоточились на внимании к главному — и пушкинский стиль выявился сам собою: прозрачный, пронизанный тонким юмором, а то и откровенно пародийной насмешливостью. Вот об этом хотелось бы рассуждать бесконечно, восхищаясь цельностью авторского замысла и совершенством литературной формы прелестных, неповторимо особенных пушкинских миниатюр в прозе.
Авторы радиоспектаклей предоставили нам возможность и рассуждать, и наслаждаться, и то и дело бросаться к текстам. Однако сами всем рассуждениям предпочли практику. Работа над циклом еще далеко не закончена, хоть и решительно заявлены очертания замысла.
Личностью рассказчиков окрашены сами рассказы. Главная позиция новой трактовки —- чуткость к пушкинскому стилю. Главная надежда «трактователей» на то, что их поймут. И, думается, к этим их надеждам присоединятся многие и многие. Точнее сказать, все, кто — как Гоголь в свое время — подметил, что у Пушкина «в каждом слове — бездна пространства».
Бабаева М. Бездна пространства // Телевидение и радиовещание. 1986. № 5. С. 30-32.