‹…› прежде я хочу объяснить, почему я решил экранизировать роман С. Лема «Солярис». Плохи ли, хороши ли мои первые два фильма, но они, в конечном счете, оба об одном и том же. О крайнем проявлении верности нравственному долгу, борьбе за него, вере в него на уровне конфликта личности, вооруженной убеждением, личности с собственной судьбой, где катастрофа означает несломленность человеческой души.
Меня интересует герой, идущий до конца, несмотря ни на что. Ибо победить может только такой человек. Поэтому драматизм формы моих фильмов — примета моего желания выразить борьбу и величие человеческого духа. Я думаю, вы без труда свяжете мою концепцию с моими предыдущими фильмами. И Иван и Андрей все делают вопреки безопасности. Первый — в физическом, второй — в нравственном смысле слова. Оба — в поисках нравственного идеального варианта поведения.
Что же касается «Соляриса» С. Лема, то решение мое экранизировать его вовсе не результат пристрастия к жанру. Главное то, что в «Солярисе» Лем ставит близкую мне проблему. Проблему преодоления, убежденности, нравственного преображения на пути борьбы в рамках собственной судьбы. Глубина и смысл романа С. Лема вообще не имеют никакого отношения к жанру научной фантастики, и полюбить его только за жанр — недостаточно.
Роман не только о столкновении с неизвестным на пути человеческого разума, но и о нравственном скачке человека в связи с новыми открытиями в области научного познания. И преодоления на этом пути чреваты мучительными родами новой нравственности. Это «плата за прогресс» Кельвина в «Солярисе». А плата Кельвина — столкновение лицом к лицу со своей материализованной совестью. Но Кельвин не изменяет своему нравственному уровню. Ибо изменить в этом случае — значит остаться на старом уровне, даже не пытаясь подняться на новый. И за этот шаг вперед Кельвин трагически расплачивается. Эта-то связь нравственной проблемы с законами движения человеческого разума и создает необходимые предпосылки для жанра научной фантастики. ‹…› Сложность экранизации «Соляриса» не только в проблеме экранизации вообще, но и в экранизации в жанре научной фантастики.
Это две основные проблемы моей теперешней работы. Проблема первая относится к принципам экранизации литературного произведения «вообще».
Проза обладает особым свойством образно опираться на чувственный опыт читателя. Как бы подробно ни была разработана та или иная сцена, тот или иной эпизод, читатель в силу своего опыта видит то, к чему его приспособил его опыт, склад характера, пристрастия, вкус. Самые подробно описанные куски прозы как бы выходят из-под контроля писателя и воспринимаются читателем субъективно.
«Война и мир» в буквальном, внешнем смысле прочитанная и увиденная тысячью читателей — это тысяча разных книг. В результате разницы между опытом писателя и читателя. В этой существенно важной черте — особый смысл и всепроникновение литературы, ее демократизм, если угодно. В нем залог читательского сотворчества.
Читатель, обладающий фантазией, за лаконичным описанием видит больше и ярче, на что подсознательно и рассчитывает писатель. Самые жестокие и натуралистические подробности читатель воспримет с пропусками, через свой субъективный эстетический фильтр. Я бы эту особенность воздействия прозаического описания на читателя назвал эстетической адаптацией. Она принципиально управляет восприятием и является своеобразным троянским конем, в чреве которого прозаик вторгается в душу своего читателя.
Это — в литературе.
А в кино? Где же в кино у зрителя эта свобода выбора? Ведь каждый отдельно снятый кадр, каждая сцена, эпизод внешне, буквально даже не описывают, а фиксируют действие, пейзаж, лица персонажей.
И в этом страшная опасность быть не принятым зрителями. Ибо здесь — недвусмысленное обозначение конкретности, против которой так восстает частный, чувственный опыт зрителя как личности.
Кое-кто может возразить, что кино — как раз и есть источник экзотического, несвойственного зрителю, поэтому и притягивающего. Не совсем так. Вернее, совсем иначе. Кино, в отличие от литературы, является авторским опытом, запечатленным на кинопленку. И если этот опыт действительно искренне выражен, тогда зритель принимает фильм.
Я замечал по себе, что если внешний, эмоциональный строй образов в фильме опирается на авторскую память, на родство впечатлений собственной жизни и ткани картины, то он способен эмоционально воздействовать на зрителя. Если же режиссер следует только внешней литературной основе фильма (сценария или экранизируемого литературного произведения), пусть даже в высшей степени убедительно и добросовестно, то зритель останется холодным. То есть уж коли ты неспособен, объективно неспособен воздействовать на зрителя его собственным опытом, как в литературе (о чем я говорил выше), и не можешь в принципе добиться этого, то следует (речь идет о кино) искренне рассказать о своем.
Вот почему сейчас, когда все мало-мальски грамотные люди научились снимать фильмы, кино остается искусством, которым овладело считанное количество режиссеров (считанное буквально в смысле пальцев на одной руке).
Переплавить литературное произведение в кадры фильма — значит суметь рассказать с экрана зрителю свою версию литературной основы, пропуская ее через себя. ‹…› Почему-то во всех научно-фантастических фильмах, которые мне приходилось видеть, авторы заставляют зрителя рассматривать детали материальной структуры будущего. Более того, иногда они (как С. Кубрик) называют свои фильмы предвидениями. Невероятно! Я уже не говорю, что для специалистов «2001 год: Космическая одиссея» во многих пунктах — липа. Для произведения искусства липа должна быть исключена. Мне бы хотелось так снять «Солярис», чтобы у зрителя не возникало ощущения экзотики. Конечно, экзотики технической.
Например, если снять посадку пассажиров в трамвай, о котором мы, допустим, ничего не знаем и никогда его не видели, то получится то, что мы видим у Кубрика в эпизоде прилунения космического корабля. Если снять то же прилунение, как трамвайную остановку в современном фильме, то все станет на свои места. То есть психологически создать для персонажей не экзотическую, а реальную, привычную среду, которая через восприятие ее героями фильма будет внушена зрителю. Поэтому подробное «разглядывание» технологических процессов будущего превращает эмоциональный фундамент фильма как художественного явления в мертвую схему, претендующую на правду, чего нет и не может быть.
Дизайн — это дизайн. Живопись — живопись. А фильм — это фильм. Следует отделить твердь от воды и не заниматься комиксами.
Вот когда кино уйдет из-под власти денег (в смысле производственных затрат), когда будет изобретен способ фиксировать реальность для автора художественного произведения (бумага и перо, холст и краска, мрамор и резец, икс и автор фильма), тогда посмотрим. Тогда кино станет первым искусством, а его муза царицей всех других.
Тарковский. А. Из интервью с Н. Абрамовым о научной фантастике на экране // Экран 1970–1971. М.: Искусство, 1971.