Иногда так приятно встретить старых знакомых. Так радостно почувствовать после потока чужих, незнакомых слов, неслышно летящих с губ Янингса или Ллойда, неожиданно знакомые, близкие, почти родные слова. Увидеть с детства памятные образы. Прочесть каждодневные, но свои сегодняшние строчки...
Именно с таким чувством я смотрел недавно Москвина ‹…› почти в чужой ‹…› области ‹…›. Без огней рампы.
Без занавеса. В двухмерной плоскости немого экрана. В картине «Коллежский регистратор» ‹…›.
Москвин пришел в кино спокойно и просто. С ясной уверенностью в себе, с твердым откровенным сознанием силы. Вы помните, как он в тяжелых сапогах городничего подходил к рампе, чтобы жестко и страшно бросить свое «Над кем смеетесь». Эта костистая, почти квадратная фигура, врезалась в ваше сознание, подавляет и восхищает вас именно этим полнокровным ощущением собственной силы.
«Над собой смеетесь», иронически-жестко бросил он рахитичным кино-спецам, ибо с Москвиным пришла в кино величаво-спокойная мощность, пришла чужая, но стихийная, первобытная сила.
Москвин играет «чиновника 14 класса» в том же аспекте, в каком он дал бы нам этот образ на подмостках Художественного театра. Он как бы не ощущает, что перед ним не огни рампы, а блеск юпитеров, не напряженные взоры человеческой массы, а холодный объектив аппарата. Для него не существуют законы монтажа и техника наплывов и затемнений. Он где-то помимо них. Сам по себе. С огромной силой своей артистической индивидуальности. С подавляющим напором своего редкого мастерства.
Может быть, это не от кино и не для кино. Возможно. Но Москвин приносит сюда такую самобытную, такую стихийную мощность, что, может быть, это в сотни раз сильнее того, что мы ежевечерне видим на экране...
Бульбус Ю. Театральные знакомцы в кино // Новый зритель. 1925. № 37.