Таймлайн
Выберите год или временной промежуток, чтобы посмотреть все материалы этого периода
1912
1913
1914
1915
1916
1917
1918
1919
1920
1921
1922
1923
1924
1925
1926
1927
1928
1929
1930
1931
1932
1933
1934
1935
1936
1937
1938
1939
1940
1941
1942
1943
1944
1945
1946
1947
1948
1949
1950
1951
1952
1953
1954
1955
1956
1957
1958
1959
1960
1961
1962
1963
1964
1965
1966
1967
1968
1969
1970
1971
1972
1973
1974
1975
1976
1977
1978
1979
1980
1981
1982
1983
1984
1985
1986
1987
1988
1989
1990
1991
1992
1993
1994
1995
1996
1997
1998
1999
2000
2001
2002
2003
2004
2005
2006
2007
2008
2009
2010
2011
2012
2013
2014
2015
2016
2017
2018
2019
2020
2021
2022
2023
2024
Таймлайн
19122024
0 материалов
«Какой день нет бомбежки?»
Блокадные дневники (декабрь 1941 года)

Записи из дневника Михаила Цехановского за декабрь 1941 года. Упоминаемый отъезд состоялся летом 1942 года — Михаил и Вера Цехановские уехали в эвакуацию в Самарканд в составе студии «Союзмультфильм».

15/XII, Понед., 7 в.

Идет обстрел орудийный.
Начал новую <записную книжку> — где-то кончу — и кончу ли?
Весь день вожусь с вещами (кн. шкап) — пока ни с места. А необходимо спешить. Необходимо. Набрал массу вещей, а как тащить? На себе? — Все так скучно и скверно. Тоскливо. Смертельно тоскливо бросать обустроенный угол.

12½ При свете горящей печи.

Сжигаю всякий хлам. В шапке, в шубе, в бурках, на ногах ремни, каким работал в Левашове 1½ мес. Сжигаю хлам. А сколько его еще осталось! На днях — отъезд. Кажется что живешь на кратере. Так оно и есть. Нормальная жизнь заглохла — и надолго. Сжег  кучу набросков — кажется правильно оценил. Некоторые (1932) очень хороши. Но «Рая» и «Леша» (1938, 41) — лучше во много раз. Только в 1932 г. (т.е. мог 15 лет после М.У.Ж[1]) рисовал с натуры. Вот какие были трудные времена. И опять трудные времена, да еще какие трудные: опухнуть можно! Когда-то опять порисуем?!

12 ч.н. Нужно ложиться (В.[2], бедняжка устала, спит) на походной кровати, одетая в двое брюк, покрытая всё той же шубой-тулупом. За разборкой старого хлама (в нём вся прожитая жизнь) – забылся, забыл, что трудно сейчас (да, кажется, и всегда) – страшно, как кошмарный сон. Все нужно бросить – квартиру, вещи – и ринуться в мороз, в давке, наваленный поклажей в труднейший путь, где ждут новые трудности, предугадать которые невозможно. Ужас! Кошмарный сон.

17/XII – 14 ч.д.

Все еще не уехали, слава богу. Вчера лечил бок горчичником и грелкой, и то еле-еле добрался до студии. Все еще масса дел – бесконечно много, чтобы уехать не бросив все на произвол судьбы. Противно, тяжело.

4 в.

Спускался в контору телефонить в рабком: слава богу ничего с отъездом неизвестно. Слава богу можно посидеть дома и кончить с разборкой вещей – хлама.

7½ в.

Лежу на диване среди разбросанных вещей, с грелкой, в шубе, в шапке и слушаю арии из «Ев. Он.». Вспомнились Оля и Наташа и тихая безмятежная жизнь. «Как хороша жизнь» – думалось при разборе вещей: как красивы раковины, лежащие в коробке от пленки, как чудесна белая хрустящая ватманская бумага, удачные работы, всякие мелочи – да, жизнь хороша. Но зверь войны разрушает всё: людей, дома, жизнь, вещи. Разрушает тупо, безумно как идиот.

1 ч.н.

Почти закончил разборку вещей. Да, большое разнообразие: страшная тяга к скульптуре (а 25 лет не работал), отложенная графика (всё мягкие обложки – и масса сделана этих обложек и книжек), три рисованные фильмы – и все хороши (особенно «Базар»). Три концертные натурные фильмы – из них две хороши. Фото-иллюстрации («Четыре конца»). Наконец, портретное искусство («Рая»,  [«Пушкин» – неразбочиво]), страшная тяга к живописи (натюрморт, портрет, на свои темы – пейзажи) – писал до 25 лет мало, не доводил до конца, но тяга – страшная. И еще ряд статей (о Диснее у моей Веры).

Вот какое разнообразие в проделанной работе, в способностях, и больше всего тянет к мирной тихой работе над рисунком и живописью с натуры, где я был всегда силен и работал с увлечением. И вот эта мировая катастрофа разрушает жизнь и творческую работу. Кажется, что на многие годы (а много-ли осталось у меня) погружаешься в тьму разрухи и пр. Так-то-с.

Почти кончил разборку: перебрал почти каждую мелочь (пуговицы, гвозди) – и теперь в вещах полный порядок. И именно теперь приходится со всем расставаться. Какая жалость! Фото близких, товарищей по жизни с раннего детства, письма матери, сына, деловые, бесконечное количество рисунков, калек, пленки – все перебрал, часть уничтожил в огне, теперь полный порядок. Можно двигаться в Алма-Ату.

18/XII 1½

Все утро продолжал возню с вещами, надоело. Нужно идти на рынок и пр.

6½ в.

Спускаясь с лестницы, грохнулся боком о лестницу у дверей [пропуск слова – неразбочиво]. Но все же спустился в контору позвонить по телефону. Стал у стола садиться – и очнулся в каком-то странном положении наклоненным под столом: «что с вами? – может б. садился?» Короткий обморок. И так лежу с 2 часов. Сейчас легче. Постоял. При кашле чувство боли в легком. Из конторы, с шумом в ушах поднялся по лестнице. Боюсь опять лишиться сознания. Запыхавшись лег в кровать и пролежал не шевелясь ночь. В. пекла лепешки из дуранды. Близко звучали орудийные выстрелы и свист снарядов. Зверь войны лишь замолк, притаился.

19/XII Пятн. 2 ч.д.

Спускался в контору телефонить. С трудом иду, с трудом поднимаю левую руку. Но жив курилка. С отъездом, слава богу, еще ничего не известно, а то еле-еле двигаюсь. Вещи не отвезены (к Нине), квартира не сдана, бурки не завязаны. Слышны самолеты, как бы опять не было бомбежки. Удивительно: по 10-20 лет не вижу этого старья, не нужно оно мне, а жаль уничтожать (материалы по фильмам, наброски, фото). И все еще не кончил разбираться.

9 в.

Нашел «Почту» на французском, журнал с моими статьями, еще раз просмотрел обложки и рисунки книг. Чудесные экземпляры! – необходимо взять с собой на «край света». Да, много сделано, и много хорошо сделано – за 52 г. жизни.

11½ н.

Пора ложиться. В зеркале – страшно похудел – от голода или болезни? Еще потонул в Почтах (одну большую ликвидировал. Теперь – порядок!)

20/XII 2½ н.

Еле спину разгибаю. Еще комод, сортирую свой худож. хлам. Набралось много вещей «с собой». Долго был на рынке, с трудом за 100 р. купил кусок мяса. Отличный бульон. Отъезд отложен, слава богу. Пора спать. Какой день нет бомбежки?

21/XII Воск. 11 ут.

Приснилась Наташа – молодая, красивая, какой знал я ее. Теперь она – на склоне. Посмотрел в зеркале свой торс – сильно исхудал. Да, о Наташе подумалось: в какую бездну, в какую глубокую бездну времени ушло прошлое! Сначала мы шли в гору, созревали, а затем – покатились вниз, стали отцветать. Это старо, но когда на своей шкуре испытаешь кажется новым. Хорошо, что хотя бы под конец, перед отъездом сделал «переучет товара»: все книги, вещи, работы начал переписывать, раскладывать по «пакетам». Давно так следовало сделать. Переписать все до мелочи и для каждой мелочи найти свое место, свой «пакет».

20/XII Воск. 3½ д.

После долгого времени – вой сирены – тревога. Потихоньку вернулся из бомбоубежища. Несмотря на мясной суп и три [косточки – неразборчиво] – чувствую себя плохо: слабость, боль в спине и «ушибленном» боку. Надоела возня с вещами.

8½ в.

День прошел, «как сон». Надоело записывать все мелочи – пора кончать! Пора – к чертям. Вернулась с прогулки В. – еле-еле доплелась, легла на кровать и затихла – слаба.

9 [вечера]

Ушибленный бок чувствую постоянно: не дает нагибаться, долго ходить, стоять. От этого чувствую себя плохо, очень плохо. Не могу продолжать с вещами, с перевозкой и проч. А дел всяких сейчас масса. А исхудал и ослаб я сейчас страшно – как бы какая болезнь не привязалась – тогда конец!

22/XII Пон. 9½ в.

Ходил в студию. По дороге был в адресном столе (узнавал адрес парикмахера Иваненкова – [пропуск слова – неразборчиво]. Большие коридоры с постовыми милиционерами, превосходные комнаты. По Халтурина[3] начались мучения: скользко, идти трудно (шуба, ватные штаны, портфель, валенки, варежки), но еле-еле добрел до студии. Обратно хуже: страшно болела спина. Ужасное состояние. Шел как старик, как больной старик. Дома поел, отогрелся и ожил. Всё это меня испугало – а вдруг не выдержу и сыграю в ящик до эвакуации.

23/XII Вт. 4 ч.в.

Опять был на рынке. Вышел в 3 ч, вернулся около 7ми. Туда через Дворцовый – обратно через Кировский – хорошенькое путешествие! Ничего не купил. Довольно сильно болел бок и спина, но идти было не так скользко – и я не так измучился. Умер Семён Павлов[4], котор. еще не так давно видел в А.Х., по дороге в убежище. Утром не проснулся, сердце не выдержало. Вчера похоронили Успенского А.А.[5] Он ушел вслед за Борис Ивановичем. Вообще многих не досчитываем в эти грозные дни. Говорил с Гуминером[6] – он окликнул: Миша! [пропуск – неразборчиво]. Говорит, что умирает. Помоги мне. «Чем я могу помочь?» – «Вот так все говорят».

С отъездом затихло, кажется, что совсем вопрос отпал. Я ничего не делаю по упаковке, по отправке вещей к Нине.

12 ч.н.

Несмотря на гуляющую вокруг смерть – с удовольствием рассматривал свои старые работы (графику). Просмотрел 4 папки с детск. книгами (1925-1930), котор. хочется сделать по хронике (искал 4 котор. для Астапова[7]) Рисунки к «Тюремным робинзонам», «Пионерский устав», эскизы к «Балде» (колоссальная работа), кого-то забытый рисунок с баранками (очень их всех любил рисовать). Какую выставку («творческий самоотчет») мог бы я сделать за 25 лет работы: показать 6 фильм, массу книжек, обложек, плакатов, рисунков. И сейчас еще очень хочется работать. М.б. собрать материал для такой выставки в Алма-Ате (если когда-нибудь туда доберусь). Да, забавно всё это на фоне мировой катастрофы, голода, бомбежки и пр.

24/XII Ср. 7 у.

И это неисправимо, даже на краю могилы, на котором мы сейчас стоим. Не даром Глотов и Ко бежали. Сейчас, утром на ясную голову я понял, чего не понимал до сих пор: мы можем так же легко погибнуть, как погибли Успенский и Павлов, той или иной смертью. То, что я с трудом хожу из-за боли в боку и спине – не случайный пустяк, а смертельная угроза. Недоедание, граничащее с голодом (почти 2 месяца) – не пустая, а смертельная опасность. Мы стоим на краю могилы – и не замечаем этого. Мы незаметно подошли к краю могилы – что я и понял сегодня утром. Ничто не остановит этого, никто не подаст руку помощи: это вне всяких сомнений. Необходимо пожертвовать  всем для спасения жизни. Зов смерти ласков, вкрадчив, заманчив. Так, очевидно, ко смерти шел Семен Павлов: постепенно ослабевал и угас.

9 в.

Утром был у [Кочера – неразборчиво]. Застал у него Верейского. Он вспоминал Колю, говорит похож был на меня, и мог быть очень красивым, а я бы толстел и звали меня Тёхой. Повеяло какой-то страшной стариной, теплой беззаботной стариной, – то была радостная заря жизни. С юмором говорили о работе, затем был в «Старой Книге», пока что свет – и дела не кончил (кончил по телефону со студии). Затем поднялся на 5й к Пащенко, не застал, оставил записку, вернулся домой, съел вкусный суп. Колебался – идти ли на рынок – боялся боли и трудности пути. Но все же пошел, переодев сапоги. Немного легче. Прошлялся безрезультатно по рынку, зашел в студию, узнал, что зарплаты не дают (в кабинете отставший Исаак Абрамович, у буржуйки в темноте сидела Котова). Дошел до студии к Иваненкову – не застал. Пошел опять на рынок, походил до темноты и опять зашел к Иваненкову – опять не застал. Затем при лунном свете брёл через Кировский мост, по Халтурина. Всё болит, но в ботинках и галошах было легче. Вернулся, отлежался, натер дудуранды. Настроение лучше. Но все же мучают расшибленные ноги. Слава богу нет тревог (утром было тихо).

12 н.

Вот то-то и оно-то: только сейчас вижу в каком ужасающем, непозволительном хаосе находились все мои вещи и все работы за всю мою жизнь. Оригиналы книжек разбросаны по разным полкам, что находится в какой папке – неизвестно, все перемешано, все в куче. Теперь раскладываю по папкам (№I, II и т.д.) и делаю описи папок, делаю опись книг. И это началось только, когда мировая катастрофа выбивает всех (м.б. окончательно) из работы, когда умираю с голода, когда собираюсь уехать м.б. на всю жизнь к чертям на кулички и оставляю почти все работы на хранение Нине, котор. также голодает и может погибнуть. Либо все умрет, всё погибнет в ноше, в куче. Вот поздний урок!

25/XII – 8½ в.

С утра до 5 был в студии, у Ани (ничего!), на рынке – купил на 300 р. мяса (из них 150 заплатил за легкое лошади – ни к черту!) В корсете и в колошах – почти никакой боли не чувствовал. А м.б. нет нет подкормился за последние дни. Теперь катастрофически мало денег, все продукты на исходе (осталась горстка сахара, сухарей, горстка дуранды), зато есть на 3-4 дня мясо. У Маруси (уборщицы мультстудии) [пропуск - нерабочиво] на Сытном рынке [пропуск - нерабочиво]

Наша эвакуация приостановлена. Шоколад кирпичик – 150 р. – 100 гр. Немцы пока что не бомбят (из-за морозов?) – и еще хлеб. Прибавили 75 гр хлеба (на служащего). 10 в. Кажется заканчиваю с укладкой и приведением в порядок своих работ. Почти всё хозяйство в 10-ти папках, кроме того, что упаковал в чемодан. Масса работ. Письменный стол пуст.

26/XII Пят. 2 ч.д.

Холодно: 15 º. Заходил к Кочеру – нет. Еще сыт, более или менее, еще сижу в теплой комнате с электр. Может еще на несколько дней хватит продуктов, дров и денег. В. хлопочет по готовке, часто ссоримся, но быстро миримся: очень уж страшная жизнь вокруг и во всем мире, чтобы не понимать необходимости жить дружно.

Жуткая жизнь. Сегодня никуда не пошел – холодно, и необходимости срочных закупок продуктов нет. И дико эти богом проклятые дни проходят, приближая нас к тому или иному концу. Непременно к концу – каким бы то ни было путем: путем ли терновым или путем благополучия.

10 в.

Еще двинул уборку: выволок из-за шкапов всякие багеты, рамки – и почти всё приготовил на топку. Вынул портрет (увел.) отца, который помню еще с 1900 г.: вынул, разломал. Съели лошадиное лёгкое (150 р!), и есть все еще хочется сильно. Чертовский голод. Умер Добряков (сосед), каждый день узнаешь о новой смерти. Уложил чистые холсты на подрамниках, каркас для скульптуры – так ничего и не сделал! Ничего! А теперь – на многие годы впереди мрак. Да, забыл снять со стены этюд головы со свечкой, на который каждый день смотрю. Были же счастливые дни, когда мог хотя бы немного писать! Вот так-то прожигаю последние дни жизни. <...>

Страница из дневника Михаила Цехановского. Тетрадь №24

Цехановский М. Дневники. Тетрадь №24 [Публикацию подготовила Майя Кононенко] // РГАЛИ ф. 2627 оп. 2 ед. хр. 62

Примечания

  1. ^ М.У.Ж. – Московское училище живописи
  2. ^ Вера Цехановская – вторая жена Михаила Цехановского.
  3. ^ Улица Халтурина (ныне Миллионная).
  4. ^ Павлов Семен Андреевич – советский живописец, график, гравер. Умер в 1941 г. во время блокады Ленинграда.
  5. ^ Успенский Алексей Александрович – советский художник, один из основоположников «Ленинградской школы живописи». Погиб во время артиллерийского обстрела Ленинграда в 1941 г.
  6. ^ Гуминер Яков Моисеевич – советский художник-конструктивист, умер от голода в блокадном Ленинграде в 1942 г.
  7. ^ Вероятно, художник-график Иван Степанович Астапов, один из организаторов объединения «Боевой карандаш».
Поделиться

К сожалению, браузер, которым вы пользуйтесь, устарел и не позволяет корректно отображать сайт. Пожалуйста, установите любой из современных браузеров, например:

Google Chrome Firefox Opera