Таймлайн
Выберите год или временной промежуток, чтобы посмотреть все материалы этого периода
1912
1913
1914
1915
1916
1917
1918
1919
1920
1921
1922
1923
1924
1925
1926
1927
1928
1929
1930
1931
1932
1933
1934
1935
1936
1937
1938
1939
1940
1941
1942
1943
1944
1945
1946
1947
1948
1949
1950
1951
1952
1953
1954
1955
1956
1957
1958
1959
1960
1961
1962
1963
1964
1965
1966
1967
1968
1969
1970
1971
1972
1973
1974
1975
1976
1977
1978
1979
1980
1981
1982
1983
1984
1985
1986
1987
1988
1989
1990
1991
1992
1993
1994
1995
1996
1997
1998
1999
2000
2001
2002
2003
2004
2005
2006
2007
2008
2009
2010
2011
2012
2013
2014
2015
2016
2017
2018
2019
2020
2021
2022
2023
2024
Таймлайн
19122024
0 материалов
«Милый Ханс, дорогой Петр»
Фрагмент литературного сценария

Калитка настежь, крыльцо. Петр оборачивается в прихожей, глаза из орбит лезут: ты, это ты?! как сюда?! откуда?! Задрав нос, воздух с шумом в себя вбираю, волка изображаю, что ли: нюхом сюда к тебе, чутьем звериным!

На колени перед ним падаю. И палец к губам своим: молчи! И вскочил снова, сочувствия ищу, жалости, не плачу чуть: двое детей у меня, двое! Ладонью одной рост повыше показываю, другая к полу близко, мол, второй у меня маленький совсем, крошка! И к губам палец снова: молчи! молчи, Петр, умоляю!

Стоим в прихожей темной. И ужимки эти, жесты без конца. Язык с Петром наш простой, и слов он понятней. По очереди пальцами друг в друга тычем:

— Считаешь, я это устроил, аварию, вот я? Вот я?

Удивлен Петр:

— Ты! А кто ж еще? Ты!

— А ты? Ты, что же, ни при чем тут?

Головой мотает. Бью его в лицо, потому что мотает. Валится в прихожей, хлам какой-то под ним трещит. Встает, но согласен уже, кивает:

— Да, и я! И я!

Я веки на глазах у себя, не жалея, пальцами раздираю, для него стараюсь:

— Ты видел все, видел ведь? Ты был там! И ты, значит!

Опять кивает обреченно:

— Да, ты и я! Оба! Повязаны!

Пальцы скрестив, решетку ему под нос сую, участь его обозначая. Петр, головой покачав, усмехается:

— Хуже!

И палец к виску себе приставляет, участь свою возможную лучше знает. Языком щелкает, выстрел изображает.

Прошу его в ответ меня ударить. Не хочет. Потом бьет несильно, чтоб отделаться. Валюсь как подкошенный и лежу без движения, делаю вид, что в нокауте. Петр смеется, и я смеюсь. Поднимаюсь, мы стоим обнявшись.

Но страх снова током пробивает. В воздухе отчаянно пытаюсь очертить круглое лицо рыжей:

— Она знает?

— Ни сном ни духом, что ты!

Взгляд при этом уклончивый, мой. Понимаю: жена знает!

Еще понимаю: пьян. Покачнулся и жестом широким в дом за собой зовет. Я уперся, стою намертво:

— Немец в доме, вам с рыжей петля!

— Петля, но ты должен у меня побывать, плевать я хотел!

Плюнул он, харкнул даже смачно, как смысл не понять, когда смелость настоящая. И тащит за собой уже, вцепился, чуть не стонет. Встал, зашатался опять, силы все отдав. Но вроде теперь идея у него, осенило: палец к губам снова вдруг прикладывает. Не понимаю, запутался:

— Не дури. Ты чего?

Он все палец от губ не отрывает:

— Молчи!

И встали у самого порога, заминка вдруг. Жесты с ужимками не помогают со словами даже вперемешку. Нет, не понимаю, чего он от меня хочет. Ну, потом и меня осенило, моя, значит, очередь. А может, это жестов количество в качество перешло, не знаю. Но очень я удивился:

— Немой я, что ли? Это как? Совсем, что ли, немой?

— Совсем, да! Совсем!

И Петр головой затряс, просто счастлив был. На радостях выговорил даже по-немецки, словарный запас весь на этом исчерпав:

— Немец, добро пожаловать!

И пошел за ним в комнату, и понял, почему теперь я немой.

Эскиз к фильму  «Милый Ханс, дорогой Петр». Режиссер: Александр Миндадзе. 2015 
 

***

Потому что немец в доме и впрямь петля, для хозяев горе. А за столом в комнате, кроме Наташи рыжей, еще подружка ее сидела свидетелем. И сразу взгляд на меня нацелила, глаза свои живые очень. Не знал я, о чем Петр женщинам говорит, только ясно было, что на опережение сразу идет, молодец:

— Братишка мой на огонек! — объявил он, не иначе меня представляя.

И я раскланялся, угадав.

— Ну, близнец братишка прямо! — всплеснула руками живая девушка.

— Близнец не близнец, но похожи, да, — кивал мой Петр. — И разницы между нами, правда, всего-то пять минуток!

— И кто ж старше? — оживлялась все сильней гостья, на вид тридцати лет.

Поколебавшись вдруг всерьез, Петр все же в меня пальцем ткнул ревниво:

— Он!

Я только о смысле разговора догадывался, предполагал смутно, о чем они. Но, не понимая, понимал, что слова при игривости всей опасные и что рыжая Наташа уже к игре этой подстроилась ловко, вопросы свидетеля заранее отсекая:

— Из Саранска он, уроженец Мордовии. Сейчас в командировке по соседству тут в Угловом, в рабочем там общежитии.

Петр настойчиво меня при этом к двери подталкивал в соседнюю комнату. Но гостья еще спросить успела, на щеку мою показав:

— А это у него такое чего?

— Производственная травма, — не соврала Наташа со вздохом.

— И все молчит в тряпочку!

— Немой братишка, такой вот, — развел руками Петр.

Девушка прямо в восторг пришла:

— Немой хорошо. Не узнает никто!

Она все хохотала, облокотившись на скатерть, звенели даже рюмки на поминальном столе. И вдруг в мгновенье ока я оказался у нее в руках. Каким-то чудесным образом сам включился проигрыватель, быстрые пальчики гостьи пластинку завели, и вот хохотушка уже вела меня в танце. Но тут же и выяснилось, что с виду только такая она шальная, от скромности своей и зажатости, и это куда мне понятней было, чем русский язык. Я пальпировал ее худые ребра, и бедняжка деревенела все сильнее и смущалась, волнуясь по-настоящему. В конце концов уже чуть не плакала, избегая встречаться со мной живыми глазами. И тут же Петр грубо довольно наши объятия разомкнул:

— А денек-то, того… ну, для танцев не очень подходящий!

Партнерша моя к рюмкам опять приземлилась и сказала голосом звонким:

— А Зойка рада была бы, вот рада! Она танцевать сильнее всего любила!

Петр воспользовался, что я свободен временно, и скорее втолкнул в эту самую соседнюю комнату.

***

Тащил и притащил, зачем? Комната как комната, клетушка, кроватки две влезают еле. Дети Петра сопели во сне, свет лунный сквозь шторы на лица пробивался.

Он на детей кивнул:

— Видишь, как у тебя, двое тоже.

И мой сразу вопрос:

— Тебя вызывали уже?

Петр и не понял, от жестов отвыкнув.

Пальцы мои пробежались по спинке детской кроватки:

— Приходили уже к тебе, да или нет?

Он махнул мне:

— Сядь, садись.

Я кое-как присел в тесноте:

— Да или нет? — спросил, забывшись, по-немецки, волновался.

Брат-близнец сидел, схватившись за голову. И на луну отвлекся:

— Луна, плохо. Подстрелят. Могут.

Показал, как подстрелят, пока бежать обратно буду. Жест отработан был, палец к виску, моему теперь.

И головой он замотал:

— Нет. Не было никого. Тихо все.

— Хорошо, если тихо.

Усмехнулся он, глаза блеснули:

— Страшней еще.

Мы замолчали. Дети сопели, один похрапывал даже.

Петр ко мне придвинулся, на лице мука была:

— А вдруг они? Не знаю, выдержу или нет, боюсь.

И засмеялся громко, кукиш показал:

— Вот им!

Я смеяться тоже стал, показывать. Макушку свою демонстрировал:

— Лопатой меня огрел!

— Я?

— Ты. Забыл?

Дети от нашего буйства притихли и опять засопели.

Петр поднялся, я удержал:

— Посидим. Посидим еще.

И мы все сидели, потеряв счет времени, и дети под опасной луной мирно сопели. Я понял, зачем Петр меня привел.

Кулачок в стену простучал, гостья о себе напомнила:

— Где вы там, эй? Ухожу я!

Нет, мы не слышали.

Эскиз к фильму  «Милый Ханс, дорогой Петр». Режиссер: Александр Миндадзе. 2015

***

Вернулись когда, Наташа в комнате за столом уже была одна и улыбалась. Петру своему, за которого в огонь и в воду, а мне даже приветливо особенно, гость все-таки.

И внезапно лицо рыжей на глазах кривиться стало, морщиться, и я отчаянье на нем вдруг разглядел, ненависть прямо. И кашлять стала, а на самом деле она так рыдала, кашляя и ладонями не прикрываясь:

— Зачем, ну зачем они сюда к нам? Мы жили хорошо, так хорошо! И приехали! Боже мой, зачем они!

От кашля ее я попятился. Ни слов, ни жестов не надо было, чтобы понять. И в секунду ту же в руки гостьи опять угодил, и на счастье свое, точно. За спиной моей у двери спасительница стояла, из тьмы уличной вдруг снова возникнув:

— Я боюсь одна!

И без слов опять обошлось. Тотчас я девушку хитрую обнял, провожатого изображая и уловке ее только радуясь.

***

На той же улочке жила, в двух шагах, ясное дело. Прошла в калитку, увлекая за собой. И сразу я влетел губами в ее неумело раскрытый рот, сама мне обернулась навстречу.

На крыльцо поднялись, и она дверь нетерпеливо в дом отпирала, громыхая связкой ключей. Опять обернулась, поцелуями стала осыпать, чмокая по-детски ртом. Я, как мог, отстранялся безгласно, в планы не входило. И вдруг замерла она, к груди плоской мое лицо прижала, чуть не как мать:

— Бедный мой! Как тебя?

Я откликнулся, поддавшись:

— Ханс. Почему бедный?

— Уж не знаю, почему!

Шептались мы по-немецки. Я вырвал у нее свою голову, отскочил, очнувшись. Пошел, пятясь, к калитке. Она смеялась:

— У меня в школе по языку пятерка была!

Бежал по улочке мимо заборов. Она следом из калитки выпрыгнула, за мной даже бросилась, в раж свой шальной привычно войдя:

— Ханс, подожди! Куда ты, Ханс, глупый! Да ты сам еще вернешься, увидишь! Сам! Ханс, Ханс!

Миндадзе А. Милый Ханс, дорогой Петр. Фрагмент литературного сценария. // Сеанс. 2013, №55-56

Поделиться

К сожалению, браузер, которым вы пользуйтесь, устарел и не позволяет корректно отображать сайт. Пожалуйста, установите любой из современных браузеров, например:

Google Chrome Firefox Opera