Как известно, в финале бергмановской «Персоны» происходит обрыв пленки. Принято читать этот авторский жест как выход за пределы выносливости материи кино: пленка обрывается, не выдерживая духовного напряжения фильма. Благодаря этому «Персона», в остальном — нормальный бергмановский шедевр, входит в любую, самую общую историю кино: тут показаны границы репрезентации данного искусства. Коли так (а это так), в списке его этапов — ведь где-то, в мире горнем, должны существовать целлулоидные скрижали, на коих запечатлен этот высший список, — «Отрыв» Миндадзе следует сразу за «Персоной». Здесь, правда, обрывается не пленка. Но суть та же.
За четверть века Миндадзе с Абдрашитовым создали, разработали и довели до совершенства жанр «фильма-катастрофы», а никаких джонов гиллерминов и прочей мелкопоместной голливудской шушеры и вовсе не существовало никогда. Начав всего лишь с резкого «Поворота», они уже пять лет спустя вынудили остановиться поезд, после чего катастрофы стали совершаться уже на всесоюзном, федеральном, а потом и планетарном уровне. Апологеты авторского кино ликовали, когда содержание фильма сгубило кинопленку, на которой он был снят; что-то они скажут теперь, когда содержание губит Автора? Пленка-то уцелела (не знаю уж, что тому причиной, и не новые ли химические технологии корпорации Kodak делают ее такой нечуткой?), не уцелели — люди. В разрыве легендарного тандема менее всего стоит усматривать художественный жест — потому что о человеческой воле здесь вообще речь идти не может. Это лишь художественная честность, она же — последовательность, она же — Судьба, и определена она той частью художника, на которую он больше человека. Словолюбивые критики прошлых фильмов Миндадзе и Абдрашитова любили прикладывать к их работам выражение «снайперская точность». Но в том масштабе, в котором работали эти двое, — в масштабе парадов планет и магнитных бурь, — на таком охвате авторского зрения Земля уже круглая и само вселенское пространство искривлено по Эйнштейну (физика Ньютона к данным масштабам неприменима), так что снайперский выстрел проходит по кривой и грозит обернуться броском бумеранга. Что и произошло. Словно следуя логике какого-нибудь космического фантазма Брэдбери, катастрофа настигла — не постигла, а именно настигла — своих создателей. Этих «границ репрезентации» в кино не переходил еще никто.
Фильм «Отрыв» по сценарию и в постановке Александра Миндадзе — один из лучших в мировом кинематографе за последние лет десять-пятнадцать. Дело не в социальной значимости сюжета и каждого из тщательно отобранных и отшлифованных его обертонов, — на этом поле равных Миндадзе нет и не предвидится, и было бы смешно и неумно ожидать здесь от него меньшего, чем «правда сама». Не в какой-то, Господи спаси, «новизне и свежести» темы, — нет, это все тот же классический «миндадзевский» фильм-катастрофа. О крушении самолета и об искореженных судьбах людей, оказавшихся в «зоне притяжения» катастрофы и разлетающихся во все стороны — по причудливым траекториям, предопределенным нечеловеческой, энигматической логикой трагедии. И, конечно же, дело не в отдельных составляющих вроде операторской работы, звука, монтажа или актерской игры, — в нынешнюю эпоху об этом стоит писать, когда пытаешься либо «вытянуть» неумный, но грамотно сделанный фильм, либо же, напротив, похоронить пылкую и претенциозную поделку, отрицающую все мыслимые законы ремесла. Но говорить об этом в связи с «Отрывом» — все равно что хвалить Пруста за красивый почерк, грамотную орфографию и «жизненность» персонажей. На этом уровне творчества в этих вещах — не ошибаются.
«Я контужен, говорить не умею, только изъясняюсь», — говорит «дед», один из героев фильма, в первые же пять минут экранного времени. Нетрудно услышать в этой реплике стилистическое кредо автора, в свое время снесшего немало критических тычков (особенно по поводу «Пьесы для пассажира») за все возрастающую от сценария к сценарию «странность» речевого ритма персонажей. Уже сегодня курьезные высказывания о нежизнеподобной глухоте этих последних можно воспринять лишь как свидетельство неправдоподобной глухоты (равно как и слепоты) высказавшихся. Но «дед» ведь не просто объясняет, почему он говорит, словно персонаж фильма по сценарию Миндадзе. Он объясняет это, потому что является персонажем фильма в постановке Миндадзе. И в этом «потому что» — ключ к «Отрыву».
Главный вопрос, который всегда занимает кинематографическую публику, когда кто-то из именитых кинематографистов совершает «фазовый переход» и впервые садится в режиссерское кресло, — вопрос о профессиональной состоятельности. Режиссер-дебютант Александр Миндадзе обнаруживает ее вполне — по той простой причине, что ни в едином кадре не поддается искушению ее сымитировать. Про такие произведения в профессиональном жаргоне есть специальное выражение: «высшее образование без среднего». К Миндадзе это выражение применимо постольку, поскольку он намеренно превращает его в стиль фильма. Он отвергает ремесленные азы киноязыка, вместо того чтобы с мальчишеской поспешностью (которая бы ему не пошла) их осваивать. И делает «ход конем»: обезоружив зрителя своим «неумением» сделать элементарную «восьмерку», он незамедлительно обрушивает на него, безоружного, сложнейшую, по самым тонким правилам — а стало быть, незаметно для стороннего глаза — собранную махину из интонационных нюансов, верчений камеры, звуковых полутонов и монтажных синкоп. А затем — опять не делает «восьмерку» там, где без нее ну никак же… И так без конца.
«Отрыв» — фильм, снятый в отсутствие режиссера, и это «в отсутствие» срежиссировано самым тщательным образом. Фильм про то, как режиссера — нет, остался один драматург. Вряд ли под режиссером здесь подразумевается лично Вадим Юсупович Абдрашитов, механизмы Судьбы-Катастрофы Миндадзе с Абдрашитовым изучали и творили вместе, так что вряд ли начнут сводить мелкие личные счеты, оказавшись вместе (опять ведь вместе) у нее в заложниках, по крайней мере — на экране точно не станут. Нет, здесь речь о режиссере вообще, как таковом, исчезнувшем из мира. Растерянность большинства персонажей «Отрыва» сродни растерянности актеров, читающих драматургический текст вчистую, с листа, без режиссерского пригляда; жесткое самообладание оставшегося меньшинства — в том числе главного героя — исчерпывающая характеристика того единственного человеческого типа, что имеет шанс выжить в современном, пережившем крушение, мире: актер, который справится и так, на внутренних ресурсах. Миндадзе, конечно, выдает себя: так занизить уровень звука на репликах, доносящихся из-за рамки кадра, чтобы превратить ответы авиаклерков на вопросы в чистый монолог (а «восьмерки» тут как раз и нет, так что монолог не только по тексту, но и по «картинке»), мог приказать звукооператору только очень «присутствующий» режиссер, хорошо знающий, чего он хочет добиться. Фильм «Отрыв» срежиссирован очень хорошо; но фильм про то, как в фильме «Отрыв» режиссера нет и быть не может, срежиссирован просто блестяще. Мир ушел «в отрыв», распавшись на отдельных снующих по круглому кадру планеты. Земля индивидуумов; и некому больше собрать их в «восьмерку», чтобы хотя бы сымитировать человеческое общение.
Гусев А. Без режиссера. // Сеанс. 2007, №33-34