Новый фильм Александра Миндадзе «В субботу» почти наверняка станет фаворитом Берлинского фестиваля, хотя, боюсь, в основном благодаря теме (Чернобыль до сих пор входит в джентльменский набор среднего европейца, интересующегося Россией: Перестройка, Чечня, Политковская, Ходорковский, национализм — любой разговор на эту тему, вне зависимости от его содержания, вызывает обострённый и довольно примитивный интерес). Между тем эта картина — вторая режиссёрская работа Миндадзе после дебютного «Отрыва» — интересна главным образом не обращением к одной из самых загадочных советских катастроф и даже не киноязыком: по сравнению с «Отрывом» эта работа менее радикальна, и хотя от зрителя по-прежнему требуется напряжённое всматривание в кадр и вслушивание в лаконичную полувнятную речь персонажей, это, в общем, понятный фильм, не сложней «Армавира». Гораздо более неоднозначна его мораль: Миндадзе, наконец, проговорился о том, почему он всю жизнь пишет и снимает только о техногенных катастрофах или, на худой конец, о транспортных происшествиях. (Бывают исключения, в основном это работы на заказ, — «Весенний призыв», «Космос как предчувствие», «Миннесота», но в любой истории, рассказанной Миндадзе, чувствуется слом времён, Апокалипсис. И особенно остро он чувствуется там, где, казалось бы, ничего подобного не происходит, — в «Охоте на лис» или «Плюмбуме»).
«В субботу» — чрезвычайно лаконичная история о том, как комсомольский вожак из Чернобыля, крепкий малый по фамилии Кабыш (Антон Шагин), узнает об аварии на станции, после чего пытается сбежать, захватив бывшую возлюбленную, солистку ансамбля, лабающего в припятском ресторанчике (сам герой тоже когда-то пел в местном ВИА, а потом, пойдя по комсомольской линии, активней прочих стал бороться с былыми единомышленниками). Из бегства ничего не выходит: подруга не понимает всей серьёзности внезапной угрозы или не хочет понимать; скорей всего, бегство не в её природе. Светлана Смирнова-Марцинкевич играет её замечательно: перед нами, что называется, «простая, здоровая русская девка», по определению Блока, но есть в ней роковая и постоянная готовность к худшему, отсутствие страха, потому что это худшее с рождения осознаётся как неизбежность, и даже, страшно сказать, как норма. По ходу дела Кабыш идёт с ней в ресторан, где она собирается петь на свадьбе его приятеля, и неожиданно для самого себя отыгрывает несколько партий в родном ВИА. Сначала ему очень радуются, а потом как следует вламывают; замечательно точно поймана у Миндадзе готовность оказавшихся в экстремальной ситуации людей сначала обниматься, потом драться, потом бухать, рыдать, хохотать — и всё с равной вероятностью. Но это было уже и в «Отрыве», и, страшно вспомнить, в «Поезде». Интересно иное — только в «Субботе» проступила тайная убеждённость Миндадзе в том, что истинным сюжетом, нормальным фоном советской жизни всегда была катастрофа, что только в её присутствии советский человек дорастает до своего подлинного уровня. Именно в этот момент на поверхность выходят отнюдь не отвратительные прозаические инстинкты, а давняя и вечная общинность, солидарность, готовность к подвигу или гибели — в общем, становится интересно. В остальное время неинтересно — вспомним презрительное, едва ли не брезгливое изображение быта в том же «Повороте», «Охоте», «Слуге». И советские начальники — эти знакомые нам по «Слуге» «волки» — в экстремальные минуты обретают некое подобие величия, как обкомовец с его бурым ядерным загаром на мосту через Припять в первые минуты картины.
Финал фильма — поездка героев в самое пекло вместо планировавшегося бегства — не составляет особенной тайны: он, в общем, предсказуем, да и сценарий был напечатан. В Светлане Марцинкевич вдруг проступает — точно как в упомянутой блоковской Катьке — уже не «простая русская здоровая», а инфернальная и роковая женщина, второй лик общей нашей Родины-матери (есть в картине ещё и третий лик — бухая беременная новобрачная, сонная, сомнамбулически танцующая в обнимку с Кабышём и мужем; да, и такой, моя Россия…).
Ценность кино Миндадзе прежде всего, в том, что оно заглядывает в будущее, провидит там скорое возвращение к более трезвому восприятию жизни и отучивает видеть в ней только катастрофическое. Если мы хотим перестать беспокоиться и начать жить, нам надо погрузиться в наиболее естественную для нас среду — среду конца света. Всё, что мы делаем в обычное время, выглядит очень уж подло и несимпатично, а в канун Чернобыля у нас всё получается. Кабыш ведь не просто возвращается к себе — он заново обретает любовь, среду, смысл и, страшно сказать, надежду.
Иногда мне кажется, что для Миндадзе это кино всё-таки о советском, странном изводе русского, который мы так ненавидели в молодости, и только в зрелости поняли, насколько же он лучше обычного русского состояния. Вероятно, теневым фоном советского проекта действительно была та самая катастрофичность, и когда она испарялась из вещества жизни, жизнь вырождалась. Чернобыль был для советской власти не только последним испытанием, но и последней победой: саркофаг она выстроила и катастрофу задушила. После этого России оставалось только приплясывать — не то на свадьбе, не то на поминках, беременной бабой в обнимку с двумя вдрабадан бухими мужиками. Оба пьют оттого, что уже всё знают, а она, бедолага, ещё ничего не поняла.
Шагин сыграл у Миндадзе так, как никогда не играл в прошлом (правда, он не так много снимался) и как вряд ли ему предложат в ближайшем будущем. Великолепен Станислав Рядинский, доказавший своё умение быть не только трогательным, как в рязановском «Андерсене», но и весьма брутальным. Да все там хороши, но главное — там поразительно хорош ни на кого не похожий, работающий в собственной, резко индивидуальной манере Миндадзе, нашедший наконец точный киноаналог своей новой прозе. Она ведь не всегда была такой, как сейчас, — в ней был и вполне традиционный нарратив; теперь же повествование с его рваным ритмом и кажущейся, строго продуманной бессвязностью, частыми инверсиями больше всего напоминает поток сознания Бенджи из первой части «Шума и ярости». Миндадзе умеет заставить зрителя думать, напряжённо искать, строить догадки. Его картины увлекательны и таинственны: чтобы составить представление о фабуле, приходится караулить авторские проговорки. Миндадзе безупречно держит ритм — вот зритель на секунду расслабился, и тут же ему — дёрг! — подбрасывают новую загадку, психологический парадокс или намёк на связывающую героев тайну; простой и скупой сюжет оборачивается цепочкой умолчаний, скелетов в шкафу, зловещих предзнаменований и намёков — словом, смотреть это строго реалистическое, достоверное в мельчайших деталях кино всегда интересно. Миндадзе, впрочем, давно доказал, что притчевость, многозначность, условность возникают не там, где ткань повествования разрежена, а там, где она избыточно плотна, где душа рвётся вовне от страшной густоты деталей. Миндадзе снимает и пишет метафизическое кино, в котором метафизика вырастает из почвы.
«В субботу» — страшное и прекрасное воспоминание о будущем. Своего Чернобыля мы, может, и не заслужили — у нас нет сейчас проектов такого масштаба, — но нет сомнений, что навык существования внутри катастрофы нам придётся вспомнить скорей, чем думают оптимисты.
Впрочем, оптимисты как раз ждут субботы и неизбежно следующего за нею воскресенья.
Быков Д. Воспоминание о будущем. // Сеанс. Блог. 2011, 10 февраля