Фильм «Я шагаю по Москве» был отобран для показа в Каннах. В Канны посылали четверых: Баскакова, Галю Польских, Михаила Шкаликова из иностранного отдела Госкино и меня.
<...> Мы с Мишей Шкаликовым прилетели на два дня раньше Баскакова и Гали (сейчас уже не помню почему). <...> На следующий день после показа нашего фильма была пресс-конференция. Прямая трансляция по радио, множество корреспондентов, доброжелательные вопросы. <...>
Главная достопримечательность Каннского фестиваля — знаменитая ковровая дорожка на лестнице в фестивальный кинотеатр. По ней поднимаются «звезды». И перед этой лестницей все время в любую погоду с утра до ночи стоит тысячная толпа. Прежде чем попасть на лестницу, надо пройти сквозь кордон полицейских. Пускают только по аккредитации и только в «бабочках».
У меня болезнь — если фильм мне не нравится, дольше десяти минут я его смотреть не могу, ухожу. В первый же раз, когда я сбежал из зала и вышел на лестницу, раздались приветственные выкрики и аплодисменты. Оглянулся — кроме меня, на лестнице никого нет. Меня приветствовали! Раз я стою на ковровой дорожке с аккредитацией на груди и в «бабочке», значит, я не хрен собачий, а кто-то... Я помахал рукой, сбежал по лестнице, дал несколько автографов и пошел купаться. <...> В Каннах я потом бывал несколько раз и должен сказать, что неинтересных и занудных фильмов на этом фестивале ничуть не меньше, чем на любом другом. В тот раз на Канском фестивале до конца я досмотрел только три фильма — японский «Женщина в песках», французский «Шербургские зонтики» и «Я шагаю по Москве» (два раза, на утреннем и вечернем просмотре). Как оказалось, вкус жюри совпал с моим — главный приз получил фильм «Шербургские зонтики», специальный приз — «Женщина в песках», а «Я шагаю по Москве» отметили за оригинальную режиссуру.
<...> Фестиваль кончился, и на следующее утро мы должны были улетать.
Когда я спустился вниз, чтобы ехать в аэропорт, Баскаков сообщил, что мы с Галей не летим, а остаемся во Франции по приглашению общества дружбы «Франция — СССР». Будем ездить с фильмом по городам и выступать перед зрителями. За нами сейчас приедет представитель общества месье Лангуа, он уже выехал. А им со Шкаликовым, к сожалению, ждать некогда: опоздают на самолет. Я возмутился:
— А почему вы нам только сейчас об этом говорите?
— А потому, что только сегодня сообщили, что есть положительное решение ЦК.
— А деньги? У меня ни копейки не осталось.
— Ваше обеспечение взяло на себя общество.
Они попрощались и уехали. А мы с Галей стоим у входа в гостиницу.
— А как мы его узнаем, этого Лангуа? — спросила Галя.
— А черт его знает!
Я достал пачку, закурил. Посчитал, сколько осталось сигарет, — шесть штук.
Тут ко входу подъехал длинный открытый белый «кадиллак». Водитель, в ливрее, в фуражке и в перчатках, подошел к нам и что-то спросил по-французски. Я ответил «уи». Он взял наши вещи, уложил в багажник и открыл правую переднюю дверцу. Машина широченная, мы с Галей вдвоем сели на переднее сиденье. И мы поехали. <...>
Вдруг сзади раздался истошный крик: за нашей машиной, размахивая руками, бежал человек в клетчатом пиджаке. Водитель затормозил. Человек подбежал и начал что-то возбужденно объяснять. Водитель выслушал, вышел из машины, вынул из багажника наши вещи, поставил их на тротуар и показал нам, чтобы мы тоже вылезали. Мы вышли. «Кадиллак» уехал.
Человек в пиджаке опять стал что-то говорить. Из того, что он говорил, мы поняли только, что он и есть месье Лангуа. Я взял чемоданы, и месье Лангуа повел нас обратно к гостинице, к своей машине. Это оказалась малюсенькая двухдверная таратайка, без багажника, не помню какой марки. И мы снова поехали по Франции. Я сидел на заднем сиденье, прижатый к чемодану месье Лангуа, со своим и Галиным чемоданами на коленях. Галя втиснулась на переднее сиденье, рядом с месье Лангуа. Я хотел выяснить у месье Лангуа, куда мы едем, но мне это не удалось. Английский месье Лангуа не знал, немецкий не знал... А по-русски знал три слова. И на все вопросы он бодро отвечал:
— Нет проблем, товарищ! — И улыбался.
<...>
По дороге в Канны я Париж не видел: мы переехали с одного аэродрома на другой. А сейчас на Париж у нас был день: в Москву мы должны были улетать послезавтра утром.
Месье Лангуа поселил нас в гостинице на окраине. Я попросил его сегодня же покатать нас по ночному Парижу. Но месье извинился — он очень устал. Завтра, завтра утром он за нами заедет, и мы все до вечера посмотрим. А вечером у нас выступление в Руане, в половине пятого надо выезжать.
— А нельзя не ехать?
Месье Лангуа объяснил, что нельзя. Мэр Руана — большой друг СССР и устраивает прием специально в нашу честь.
Ладно, завтра так завтра. Вошел я в свой номер — хорошо! Один, наконец-то можно хоть в туалет пойти, не рискуя наткнуться на хозяйских детей или бабушку. Утром спустился — Галя уже ждет в вестибюле. <...>
Вышли на улицу. Вокруг панельные пятиэтажки, стройка неподалеку. Микрорайон Москвы. Только улицы чище. Тут, наконец, подъехал месье Лангуа на своей таратайке. Мы сели в машину и поехали. Я стал объяснять, что мы хотим посмотреть Лувр, Нотр-Дам, Монмартр и Елисейские Поля. Но месье Лангуа сказал, что сначала нужно заехать в общество дружбы «Франция — СССР», и там нам должны вручить презент для общества дружбы «СССР — Франция».
В обществе дружбы нас встретили улыбчивый, похожий на Пикквика учитель русского языка Жан Блюмель и чопорная дама лет под семьдесят — секретарша общества, Мадлен. Блюмель сообщил, что председатель общества сейчас в Москве, и предложил нам кофе (Блюмель по-русски говорил хорошо). Мы отказались: мало времени — завтра улетаем, и хотелось бы сегодня успеть посмотреть Париж.
— Помощник советника по культуре товарищ Панибрат должен присутствовать при вручении, — сказал Блюмель. — Он уже звонил, что выезжает.
Панибрата ждали больше часа. Наконец он появился — пожилой грузный мужчина. И Блюмель от имени общества «Франция — СССР» торжественно вручил мне в качестве презента обществу «СССР — Франция» бронзовый бюст Ленина.
Бюст был очень тяжелым — килограммов двадцать пять.
Панибрат шепнул, чтобы мы не волновались: перевес оплачивает французская сторона.
Блюмель сказал короткую речь, потом Панибрат сказал короткую речь, потом я поблагодарил, а потом Блюмель нас всех пригласил на обед. Я стал от обеда отказываться, но Панибрат отвел меня в сторонку и сказал, что пойти надо:
— Если вы не пойдете, это будет для него страшным ударом. Ему выделили на обед деньги, и они с этой мадам уже навострились на халяву.
Мне показалось, что пообедать бесплатно не прочь и сам Панибрат.
— А может, вы Ленина в посольство заберете? — спросил я у советника по культуре по дороге в ресторан. — В посольстве как раз хорошо его поставить.
— Бюст этот вам вручили для общества «СССР — Франция», — сказал Панибрат. — И не вздумайте его где-нибудь забыть!
<...> И времени на Лувр все меньше и меньше... Так мы ничего и не увидим, так и просидим в ресторане до завтра. <...> Сыр подали без пяти три.
— Мы в Лувр успеем? — спросил я месье Лангуа, когда обед, наконец, закончился.
Лангуа посмотрел на часы и сказал, что в Лувр нет. Это долго. Можно так покататься, Париж посмотреть.
— Но только на Джоконду взглянуть! — взмолился я. — Бегом.
Ехали к Лувру минут тридцать, потом долго искали место для парковки. Наконец припарковались на соседней улице. Выскочили из машины. Месье Лангуа открыл заднюю дверцу и вытащил Ленина.
<...> И мы побежали. Впереди, прижимая Ильича к груди, — Лангуа. Выбежали к Лувру и увидели — в Лувр стоит длиннющая очередь. Сегодня в музее бесплатный день.
<...> Месье Лангуа посмотрел на меня, показал, чтобы мы шли за ним, и побежал вдоль очереди. Мы — за ним. У входа дежурил полицейский. Месье Лангуа подбежал к нему и, тяжело дыша, стал что-то говорить. Я понял: «Канн» и «Джоконда».
— Ленин? — полицейский показал пальцем на бюст.
— Ленин.
Полицейский сплюнул сквозь зубы и отвернулся.
Делать нечего, поплелись к машине. Я хотел взять Ленина у месье Лангуа, но тот не отдал, тащил сам.
В Руан мы приехали вовремя. Перед фильмом мэр сказал речь. Потом мы посмотрели «Иваново детство», потом ответили на вопросы (Галя рассказала, что у нее трехкомнатная квартира). Потом на приеме выпили шампанского, и мэр нам сообщил, что позвонил своему приятелю в Париж и тот оплатил нам ночную прогулку на пароходике по Сене. С ужином. (Месье Лангуа ему сообщил, что нам в Париже ничего не удалось посмотреть.)
<...> Когда подъезжали к Парижу, черт дернул Галю спросить:
— А где Ленин?
Месье Лангуа резко затормозил и выругался. В Руане, когда начался фильм, он на всякий случай перенес бюст из машины в будку механика. Там он и остался. <...>
— Да бог с ним, с Лениным. Поехали, — сказал я и попытался объяснить месье Лангуа, что в Москве таких бюстов — навалом. Вернусь домой, куплю такого же и отнесу в общество дружбы. В ответ месье Лангуа разразился длинной тирадой, из которой я понял, что этого Ленина поручили именно ему, месье Лангуа, и он будет заниматься им до тех пор, пока не посадит нас в самолет.
Сидим в машине, ждем. Ни о каком пароходике уже не может быть и речи.
<...> Механик появился только под утро, пьяный и веселый. Поехали в кинотеатр, забрали Ленина и помчались в Париж. <...>
Данелия Г. Безбилетный пассажир. М.: ЭКСМО, 2005.