Готовилась встреча Феллини с Хуциевым и другими кинематографистами. Были фотографы, представитель от радио, записавший всю беседу на пленку, было несколько переводчиков. И вот они появились — низенький, в очках на много диоптрий Хуциев, застенчивый Абуладзе, улыбающийся, ироничный Наумов...
Ниже приводятся отрывки из моего блокнота, помогающие ощутить живую атмосферу встречи.
Феллини. Я очень рад возможности близко познакомиться с русскими коллегами. Сразу по приезде я выразил желание побеседовать с господином Хуциевым, и не только потому, что много слышал о его прежних работах. Дело в том, что одна сюжетная подробность вашей новой картины чрезвычайно заинтересовала меня. Насколько я понял, герой вашего фильма в мыслях своих встречается с покойным отцом, чтобы спросить, как следует жить. У меня в «8 1/2» тоже есть такой эпизод... Знаете, когда едешь в незнакомую страну, всегда опасаешься, что твои побуждения не будут разделены, поддержаны и поняты. Вот почему меня радует такое совпадение мотивов. Мне кажется, оно не может быть случайным.
Хуциев. Мне трудно судить об этом. Тем более что наши фильмы — слишком разные.
Феллини. Газеты писали, что какие-то эпизоды вашей картины вызвали критику. Могу я поинтересоваться, в каком состоянии находится работа?
Хуциев. Она близится к концу. В скором времени фильм по явится на экранах.
Феллини. Как вы чувствуете, удалось вам сказать все, что вы намеревались?
Хуциев. Относительно своих картин у меня редко бывает такое чувство. Замысел всегда идет впереди исполнения. Так и на этот раз. В некоторых эпизодах основная мысль выявляется не так отчетливо и не так разнообразно, как хотелось бы. Я рад предоставленной мне возможности без излишней торопливости довести работу до конца, с тем, чтобы с полной ясностью выявить свои позиции художника, свое отношение к жизни. Разрешите и мне поинтересоваться вашими творческими планами.
Феллини. Об этом пока рано говорить: мысли, идеи будущего фильма мне самому еще не до конца ясны. Понятно одно: это будет продолжение того же разговора, попытка со всей серьезностью и со всей сложностью ответить на вопрос: что такое человек? Познание человеческого существа — вот главная задача художник... Я знаю, что я — не лучшая модель для исследований. Но я должен говорить о вещах, которые знаю. В настоящий момент у меня под руками только я сам. Вы видели «8 1/2»? Как вам кажется, будет ли этот фильм понят зрителем, в частности зрителем вашей страны? Наумов. Безусловно, но, может быть, не сразу. До этого фильма надо немножко дорасти, он требует известной эстетической подготовки. Он сделан с таким мастерством, что даже мы, профессионалы, часто не понимали во время просмотра как это сделано. Феллини. Но оставим в стороне технические и эстетические компоненты фильма,— что вас больше всего в нем тронуло? Поразило? У меня — другое воспитание, другие духовные принципы, но в вашей улыбке я чувствую симпатию и солидарность. Мне кажется, что я нашел здесь друзей моих с давних лет — как будто мы учились в одной школе, влюблялись в одних и тех же женщин. Что в фильме привлекло ваше наибольшее внимание?
Наумов. Меня покорило ощущение полифоничности, многогранности восприятия жизни. Основная мысль произведения подана м удивительном количестве опосредовании и сочетаний.
Хуциев. Я не могу назвать ни одного эпизода, который понравился бы мне больше остальных. Я вышел после просмотра в едином, очень своеобразном ощущении — сквозь все сложности, сквозь все переплетения этого фильма я видел лицо человека, его Глаза.
Феллини. Глаза Мастроянни?
Хуциев. Нет, глаза создателя фильма. Я постиг сущность этого Человека. Пусть это будет нескромным, но все время я думал о себе. Все было знакомо. Фильм помог мне глубже понять самого себя.
Феллини. То, что вы сказали, наполняет меня радостью. В Италии фильм имел хорошую критику в плане эстетическом, плане же человеческом многие нападали на него, называли его частным случаем, сквозь который не просматриваются общие закономерности, называли его декадентским индивидуализмом. Меня это огорчало. Фильм всегда говорит о них — о тех, кто собрался в зрительном зале. Искренне, очень искренне говорить о себе — вот, на мой взгляд, самое верное средство, чтобы говорить о других. Нужна особая доза пристальности и правдивости — тогда зритель найдет близкие себе моменты в любой душе, даже если эта душа уродлива или с причудами.
Хуциев. Гвидо Ансельми ничуть не показался мне уродом. Он вполне нормальный человек и даже типичный представитель своей профессии. Он сконцентрирован на жизни своей души. Художнику нельзя иначе.
Наумов. Вашему фильму будут, без сомнения, подражать, но, боюсь, за счет формы. Между тем такой рассказ о человеке другой, не артистической профессии будет натяжкой. Здесь же мы без труда узнали себя...
Феллини. Знаете, это может показаться риторическим, но именно сейчас, после того что вы сказали, я чувствую, что мне надо было приехать сюда. Для меня ваши слова — очень ценное свидетельство, что я на правильном пути. Потому что о людях другой страны судишь всегда по схемам... Их представляешь в условных образах...
Абуладзе. Людей Италии мы так не представляем — благодаря вам и вашим коллегам.
Феллини. Спасибо. Я тоже думаю, что для искренности нет границ. Это звучит как банальность. Между тем это — истина.
Хуциев. Я не отношусь к «8 1/2» как к фильму. Он — и литература, и живопись, и скульптура, и философия. И когда я все это объединяю...
Феллини. Тогда вы называете это кинематографом?
Хуциев. Естественно. Но это уже и больше, чем кинематограф. Здесь все. Это уже не зрелище. Это — раздумье над жизнью. Глубочайшее философское раздумье.
Феллини. Пожалуйста, не продолжайте в том же тоне. Я уже растерялся.
Хуциев. Это делаете не только вы! Но у вас я это особенно почувствовал.
Абуладзе. Я понял твою мысль, Марлен, и разделяю ее. Это действительно на уровне большой прозы, большой живописи, большой музыки.
Хуциев. Это уже не кино! Человек говорит как-нибудь вечерком: «Пойти, что ли, в кино?» Или: «Почитать, что ли?» Когда он снимает с полки томик Толстого — он не просто читает, вы понимаете мою мысль? Он живет, он постигает сущность жизни. То же самое происходит и с такого рода фильмами.
Абуладзе. После вашей картины я должен был посмотреть другой, очень хороший фильм другого, очень хорошего зарубежного мастера. Я не буду называть фамилий, дело ведь не в этом. Я ушел со второй части. После вашего фильма все кажется грубым, нарочитым, неестественным, приблизительным.
Наумов. Всем нам вы задали труда! Многое приходится теперь пересматривать в своей работе. Будут споры по поводу вашего фильма. Они уже начались. Но, по-моему, это хорошо. Это значит, что произведение задевает за живое.
Феллини. Я хотел бы понять аргументы противников фильма.
Наумов. Прежде всего сетуют на трудность картины, на сложность ее.
Абуладзе. Между тем картина просто необычна. Когда смотришь ее во второй раз, понимаешь, что это очень простая картина.
Хуциев. Вызывает нарекания центральная фигура. Происходит подмена понятий. Человека, главное для которого — творчество, судят по законам, которые писаны не для него. Поиски принимают за растерянность.
Наумов. Процесс — за результат.
Феллини. Я хотел бы поговорить с такими людьми. Это очень интересно. У меня такое же ощущение, которое, как вы говорили, охватило вас после просмотра фильма: я лучше стал понимать самого себя. Мне жаль, что я скоро должен расстаться с вами. Но обещаю вам приехать в Москву еще раз в самом скором времени. У меня такое чувство, будто здесь живут друзья, которые знают меня всю жизнь.
Демин В.П. Первое лицо: Художник и экранные искусства. // М.: Искусство, 1977. 287 с.