Долгое время казалось, что наша жизнь окончательно и навеки определилась — российское социалистическое инфернальное стоячее болото. После запуска Гагарина событий не происходило вообще. Одни умирали, другие рождались. Кого-то хоронили, кого-то принимали во ВГИК. Какие-то тоже почти инфернальные придурки, плохо, с акцентом говорящие по-русски, и мэкая, назначали друг друга в самые главные, опять-таки инфернальные, начальники, целовались прилюдно взасос, потом подсиживали друг друга, ссылали на таинственные дачи, летали на самолетах в разные страны, там по привычке взасос целовали ошалевших от таких фамильярностей государственных чужеземцев. ‹…›

Твой старший товарищ по цеху Бахтин когда-то писал о карнавале как об одной из самых фундаментальных функций всякого высокого искусства, в том числе и трагического. Сама жизнь несет в себе этот волшебный карнавал, связанный с преображением лиц в личины и маски, с трансформацией масок одна в другую, с внезапными перевертышами смыслов, слов. Мне кажется, что более тупого и бесперспективного направления, чем «жизнь в формах самой жизни», воспринимаемой как добросовестный унылый кинематографический натурализм, на сегодня нет. Сама реальная наша жизнь давным-давно выскочила за все возможные грани «реализма». «Что случилось на твоем веку?» Ты только вспомни! Ну, хотя бы просто фигуру Леонида Ильича. Его штаны, куртку, геройские награды. «Сосалистичиский выбор». Ну, разве может такое быть в реальной жизни? Нет, конечно. Совершенно маскарадная, карнавальная, буффонная фигура, никакого отношения к реализму не имеющая, а разве к какой-нибудь «комедии дель арте»...

Поэтому, когда в «Доме...» зритель видит оторванную голову Тарабанько, то ему должно быть ясно, что кроме того, что эта голова действительно оторвана у Тарабанько, это еще и карнавально оторванная голова. «Умираю, истекая клюквенным соком», — писал на эту тему когда-то Александр Александрович Блок. Впрочем, вскорости он начал умирать по-настоящему, истекая живой горячей кровью, но от слов своих не отрекся. Постоянное «истекание клюквенным соком» при натуральной физической боли я в течение довольно длительного времени ощущаю на себе. ‹…›

Впрочем, перейдем к объяснению ненаучному. К блатному. Ты помнишь, что творится в блатных песнях. Кто-то Мурку пристрелил, кто-то «мать свою зарезал, отца своего забил, сестренку-гимназистку в колодце утопил». Какая полнота жизни! Тоже своего рода карнавал, но только блатной. Наш карнавал. Ибо мы блатные по рождению. С детства живем в зоне. И, как у зеков, проведших в ней жизнь, у нас тоже совершенно зековская психология. То, что, на детский взгляд иностранца, кажется жуткой трагедией, для нас с нашим легендарным уркаганским опытом всего лишь оттенки отношений придурка и вертухая, встречая где-нибудь за границей уехавших своих товарищей, я всегда смотрю на них как на досрочно вышедших. Гляжу как тертый урка на ссучившихся, потерявших тонкость понимания наших зековских дел. И рецидивистов я хорошо понимаю. Они хватают новый срок вовсе не потому, что жизнь заставила. А оттого, что им зона не страшна. Они по ней соскучились. ‹…›

Соловьев С. Умираем, истекая клюквенным соком [Интервью Александра Липкова] // Экран. 1991. № 15.