— Это Сергей. Я в Ереване. Первый звонок тебе. Надо встретиться.

Встретились. Прошлись по городу. Он сказал, что хочет снимать фильм о Саят-Нове на «Арменфильме».

Зная деловитость Сергея, я подумал, что он хочет узнать, какая ситуация на студии, как можно получить одну из трех годовых плановых единиц «Арменфильма», когда более десяти режиссеров сражаются за каждую из них.

Но он об этом не говорил — знал, что в меру своих сил я помогу ему, так же, как он помог мне, когда я в Киеве снимал свой фильм.
— Юного Саят-Нову буду снимать в белом костюме на белом фоне, — начал он говорить о будущей картине.

Он рассказывал о композициях кадров, о символах.
— ...Мальчика Саят-Нову покажу с крыльями...
— ...Белоснежная скатерть прольется красным вином не снаружи, а изнутри...
— ...Страдание отвергнутого в любви поэта будет символизировать петух с оторванной головой...
— ...Нашествие персов будет показано одним лишь солдатом.

Он заметно изменился за то время, как я его не видел.
— Мои фильмы до «Теней забытых предков» — пустячки. Они для меня не существуют. ‹…›

Когда я сам приходил к нему в павильон или в комнату съемочной группы, он общался со мной, никак не показывая, что дело имеет с директором. Все это мне представлялось какой-то смешной игрой. Но Параджанов оказался не примитивным игроком: он вызывал меня на ринг неожиданным и коварным образом.

Подготовительный период у него завершился вовремя, все шло отлично. Накануне первого съемочного дня я зашел к нему в павильон, мы мило поговорили: декорация стояла хорошая, реквизит полностью подобран, актеры и члены группы в боевой готовности. Мне оставалось пожелать им успешного старта, что я и сделал.

На следующий день рано утром меня поднял телефонный звонок директора съемочной группы:
— Параджанов исчез.
— Как исчез?
— В гостинице не ночевал.
— Ну, может быть, где-нибудь...
— Нет, его увезли.
— Как увезли? Похитили?
— Нет, он сам уехал.
— Куда уехал?
— В Тбилиси... ‹…›

Потом выяснилось: он не начал съемку, потому что нечего было преодолевать — все было готово, все были готовы работать. Поэтому он расстроил все струны, чтобы вновь настроить по-своему. Вернувшись, кричал, орал, извинялся, заискивал, поглаживал по головке... При этом уверенно ставил кадры и снимал. Словом, должен был задействовать театр Параджанова по понятным только ему правилам. А быть может, непонятным и ему самому?

Как-то Параджанов сказал мне, что не знает, как ставит кадр. Когда получается, бывает доволен, а когда нет... Добавлю от себя — он опять все перемешивает, создает сумбур, чтобы из разрозненных звуков сымпровизировать свою мелодию. И когда ему не хватало одной нужной ноты, нужного звука, он опять свирепел, требовал, гонял людей.

Помню, Мелик-Сарксян пришел ко мне:
— Параджанов требует ламу. В зоопарках ближайших городов нет лам, не имеется. Уговорите, пусть согласится снимать другое животное. Зоопарк у нас, слава Богу, богатый...

И, не получив поддержки, ушел.

Когда с огромным трудом и хлопотами лама была доставлена в Ереван, Параджанов сиял, излучал счастье... И создал один из ключевых эпизодов фильма. ‹…›

Однажды Параджанов, будучи еще в подготовительном периоде фильма, выйдя из студии, встал посреди улицы Терьяна и во всеуслышание стал кричать:
— Почему руководители республики не интересуются, чем я тут занят? Разъезжают в черных машинах с белыми занавесками. Съели весь ишхан Севана, не оставили хотя бы несколько штук мне для съемки.

«Конфликтовал» он не только с руководителями республики, но и со всеми должностными лицами. И не только с ними, но и с товарищами по работе, а также и с друзьями, и с самыми близкими друзьями. Особенно удивительно было то, что он оскорблял оператора фильма Сурена Шахбазяна. Это был человек, который больше всех помогал ему, претворял его замыслы на экране. И его настроение, которое Сергей иногда сильно ему портил, было немаловажно во время работы. Я был свидетелем, когда во время съемки он крикнул в адрес Сурена: «Безнадежный бездарь». Что непростительно было и в чисто человеческом плане: они проработали на Киевской студии более десятка лет. Сергей даже своего сына назвал в честь друга Суреном — настолько близко они дружили. Что, Сергей всего этого не понимал? Прекрасно понимал, и тем не менее.

У меня сохранилась папка по этому фильму, в которой десятки записок, написанных Сергеем мне, где, наряду с требованиями и жалобами на непонимание, можно прочесть и оскорбления, и выпады в адрес буквально всех. Эти записки он писал на протяжении всего периода работы над фильмом. И чем дальше, тем раздражительней, несдержанней, так как чем ближе к завершению фильма, тем напряженнее становилась его жизнь, тем больше ощущал он себя одиноким. И вместе с тем нетерпимее для окружающих становился сам: его оскорбительные выражения могли вывести из себя самого сдержанного человека.

Уже к концу работы атмосфера накалилась до предела.

Когда фильм был вчерне собран, редактор Геворг Эмин написал пространную докладную в союзный и республиканский кинокомитеты, в которой объявлял фильм несостоявшимся и отказывался быть его редактором.

Сергей, узнав об этом, немедленно окрестил Геворга Эмина «микропоэтом» и, в свою очередь, потребовал отстранить от работы.

Скоро стало известно, что союзный кинокомитет поручил республиканскому разобраться в этом вопросе. Стало ясно, что союзное руководство не хочет иметь дело с Параджановым. ‹…›

‹…› ...в Москве ни под каким видом не хотели принимать фильм. А только рекомендовали внести необходимые поправки. Хотя всем должно было быть ясно, что подобные поправки разрушили бы фильм. Вместо признания появления новаторского фильма разыграна мелкая номенклатурная интрига: кто виноват? Решили обвинить беспартийного директора студии.

Однако мне все-таки не верилось, что всей мощью государственного аппарата можно обрушиться на одного режиссера только потому, что у него длинный язык и он не желает поддакивать ничьим капризным амбициям. Ведь в фильме не было никаких политических мотивов, за что могли бы сверху обвинить руководство комитета. ‹…›

И все же фильм не закрыли, всего лишь сняли с себя ответственность. С Параджановым расправиться оказалось нелегко. У него уже был международный авторитет. Западногерманский продюсер и прокатчик Сергей Гамбаров, посмотрев фильм, сразу сказал:
— Плачу все расходы за фильм. Покупаю его с правом показа в европейских странах. Что бы ни снимал Параджанов, европейский зритель пойдет его смотреть.

Итальянский прокатчик Беретти сказал:
— Спрячьте фильм в холодильник. Когда разрешат продать его, сообщите мне первому — я куплю его.

Гвоздем программы Недели армянских фильмов в Париже предполагался стать фильм Параджанова, который в то время еще снимался. Секретарь по культуре советского посольства во Франции Казанский считал, что само имя Параджанова обеспечит успех начинания.

Так, на волне международной популярности Параджанов выдержал нападки аппаратчиков.

На основании письма московского кинокомитета в ереванском комитете было принято соответствующее решение, в котором предлагалось студии в кратчайшие сроки внести в фильм требуемые поправки.

Ознакомившись с этим письмом, Сергей написал мне очередную записку, озаглавив ее «Лозунг!»: «Мной (это слово дважды подчеркнуто. — Л.В.) снят удивительный фильм... Спешить для ваших нужд я не буду... Постановочные меня не интересуют. Все равно я нищий. Фамилия моя Параджанов — рисковать я не буду ни именем, ни фильмом...»

Айряну он написал: «...Если Вы доктор (доктор филологических наук. — Л.В.), то прошу впредь учесть, что я — гений...»

Сергей не только не спешил в кратчайшие сроки сделать поправки, а вообще ничего не собирался делать с фильмом. Я предложил ему обратиться в Союз кинематографистов СССР к Кулиджанову с просьбой разобраться в творческом конфликте.

Сергей брезгливо сказал:
— Если жать под подбородком Кулиджанова, то выскочат зернышки икры... — Махнул рукой и... уехал в Киев. И, оставаясь верным себе, оттуда отправил телеграмму Романову: «В средней полосе России наступили холода. Из-за отсутствия денег — постановочные не платят уже полтора года — прошу отправить Вашу шубу». Текст этой телеграммы мне передали в союзном кинокомитете со словами: «Смотрите, как хулиганит ваш Параджанов».

...Наконец, с согласия Параджанова, поручили Юткевичу внести в фильм нужные поправки. Он внес в фильм несколько надписей и чуть перемонтировал его. Все это не повлияло на общий строй картины. Но все это было уже без меня. Я в то время уже не был директором студии и был переведен на работав Союз кинематографистов.

Вагаршян Л. «Фамилия моя Параджанов» // Искусство кино. 1995. № 8.