маленький мальчик,
ставший старше на десять минут.
Доккинематограф
из ныне здравствующих соблазнили авторством два великих чувака:
Франк и Косаковский.
Оба они живут
в пространстве вины
за свой мир. Настоящего, большого горя виновности.
Из этого почти божественного чувства возникает их реальность.
Она имеет нравственный императив сопричастности.
Она рождает через
сопричастность
их личное бытие.
Их стояние в просвете бытия.
Я думаю, что там не тесно.
Сегодняшнее доккинопроизводство
мусорный завод
Документалистов клонируют под заказ телеканалов. Это идеологический вызов всему киносообществу в форме публичной автофелляции.
Изготовление режиссеров с кругозором и талантами определенного слота — логичный путь самоудовлетворяющейся системы.
Кто-то же должен
обслуживать трафик между Кремлем
деньгами и общепитом
«Действительное кино»
цифровая свобода с ее digi’коммунизмом.
Вот оно, пришло наше время.
Мы можем больше,
можем честнее.
Можем про сегодня.
Однако
самые добрые бегут к старушкам за слезой,
самые хитрые — в Белые Столбы за Сталиным,
самые талантливые — в формализм за посторонним,
и все вместе — к ряженым манекенам гламурной революции.
А где же эта, сука, реальность?
Она что, никому, сука, не родня?
Недоверие себе, недоверие своему слуху и голосу.
Никто из них не кричит по Тарковскому:
«Я могу говорить!»
Мой Бог, если Он есть, Он страдающий. И Он — с красной строки.
А у вас все в одну строку: есть, срать, любить...
Но мне нравится, потому что лучше му-му, чем молчание ягнят.
Односложное и жизнерадостное.
«Реальное кино»
Уже поработило себя своею же эстетикой.
«Реальное кино» пытается прицепить хвост реальности к симулякрам с билбордов. Поменять вектор. Не «реальное», не «действительное»,
а
НАТУРАЛЬНОЕ КИНО
Тело боли
В «Патологии русского ума» так написано: «Тело боли — центр мировой предметности».
Рождение предметного мира совершается в пространстве наива.
Оно происходит перед лицом боли, творится болью и из нее,
находится (то есть находит себя) вокруг нее.
Находится
за пределами боли,
но имеет свой центр в ней.
Находится в пространстве нерефлектирующей подлинности.
Рядом с центром, по соседству, как хайдегерровский человек пребывает
в соседстве с бытием, в его просвете.
Так и предметность всей мирности находится в просвете боли.
Боли, которая сама есть залог этой подлинности.
Забота о подлинности
Дом бытия — язык, тело боли — центр мировой предметности.
Бытие и боль
Соседствующий, но не осознающий своей близости с ними человек, пастух бытия.
Обладатель допредметной телесности.
Носитель боли. С болью, только с нею входит в дом бытия.
Боль есть способ, которым человеку приоткрывается истина бытия.
«Стояние в просвете истины бытия» требует боли и само есть боль.
Боль есть необходимое условие человека.
Тогда
Может ли кино быть делом
зряшным или пустым?
Может ли оно быть только еще одним суррогатным способом риторики и идеологии?
Можно ли уступить это пространство человеческого —
— тому говорливому идеологическому поставу,
— тому кухонно-биологическому просвещению,
— тому социализированному блуду адаптации под рукой механической власти,
которые так последовательно и полно заслонили собою редкие вспышки
поэзии и истины неигрового кино.
НАТУРАЛЬНОЕ КИНО — это кинороман.
Его художественные основания:
эксперимент чистой эстетики
и тотальной антропологии.
Центральная методология — «сущностная акция».
Она одна является драматургической тканью фильма.
Ее пафос — это
эксперимент чистой эстетики
вглядывание в лицо человечества,
вглядывание человечества в свое собственное лицо.
Подаренное
пространство свободы —
пространство каталога антропологического
и нравственного опыта.
От каталога боли к просвету истины.
Сущностная акция
требует своего уравновешивания и разрешения в ткани и геометрии
самой своей сущности.
Так появляется герой.
Подлинный герой выступает в обличьях «супергероя» комиксов, сказок, мифов. Интеграл супергероя — акт, в котором происходит его событие миру — подвиг. Подвиг в форме открытий, приключений, преступлений, учений — биографии, ставшей судьбой. Сверхсмысл подвига — жертва. Энергия жертвы — энергия акции.
Текст сущностной акции — это всегда техническая экспликация.
Чертеж.
Технология чуда.
Неигровое, то есть НАТУРАЛЬНОЕ кино.
Как всякое натуральное, оно имеет причину в себе самом.
В отличие от всего ненатурального, то есть такого, что определяет себя
через что-то другое.
Натуральное кино как
говорение из подлинности,
разворачивание подлинности
в ее неотрефлектированных формах-метках.
Натуральное кино
КАК
активное
антикультурное предприятие,
приключение
(в экзистенциальном смысле),
опредмечивание предметности
через вочеловечивание человека —
болью истины бытия.
Культуру с ее культом символа
запрещает тело боли.
Символа, телесность которого лежит
за пределами подлинности
и симулированной ею реальности.
Символа, телесность которого состоит в пустоте, в принципиальной ненаполняемости и ускользании из-под любой «чтойности».
Невозможно объединить в одном реестре истину человеческого бытия
и
кислую отрыжку культуры.
Культуры, оттесняющей человека от пути к его дому.
О миссии НАТУРАЛЬНОГО КИНО
нужно говорить в духе кантовского нравственного императива, когда всякое деяние должно быть обращено к человеку как к цели, а не как к средству.
Икону и собор «убила» книга (это еще у Гюго); книгу подвинул театр, а затем серьезное авторское кино, игровое; его, в свою очередь, поработили техника и деньги.
И единственным ответом на
духовное вопрошание эпохи
может стать только натуральное кино —
— кино, которое не копается в хронике, но становится ею;
— кино, интерес которого от жующих зебр и танцующих негров переместился
к активному
добыванию нового нравственного опыта,
к разрушению искусственного горизонта культуры.
Единственная возможная стратегия такого движения — это стратегия непристойного, асоциального.
Стратегия деструкции.
Стратегия боли.
Искусство — это война
— со стабильностью самоорганизующихся социальных структур,
— с отупляющей политкорректностью,
— с социальной умиротворенностью.
Искусство — это принципиальная
несовместимость
— с существующим массмедийным контекстом,
— с любым актуальным
для них
контекстом.
И задачи искусства противоположны
задачам власти.
Потому что
нет причин для справедливости, равенства, братства и др.
Для счастья.
«Антигуманизм» самого бытия, его неразделенность для злого, для «ничто», запредельность его истины и само это «стояние в просвете истины бытия»
требуют отказа:
— от бытовой этики,
— от социализированной псевдонравственности,
— от идеологем общества.
Вслед за Адорно надо поставить в арсенал стратегии «вытравливание из искусства бессознательных импульсов социальных заказов».
Надо сделать искусство источником беспокойства и неудобства.
Надо сделать искусство орудием социальной войны.
Конечно, это только стратегия.
Ведь цели, кроме
человечества, у искусства, как и у красоты,
нет.
Расторгуев А. Натуральное кино: Манифест // Сеанс. 2008. № 35-36.