Он на роль Пампы пробовал разных актеров. Но уже после меня. Потому что барон — огромный человек, так описан книге. Вот Герман и смотрел полных артистов. Мы с ним долго подбирали костюм, с париком вообще мучились. Он сам поднимался на третий этаж в гримерную, хотя ему это было сложно, он болеет, и мы искали грим для барона Пампы. Все его не устраивало. Потом, когда гример перебрала все-все-все парики и уже нечего было предлагать, случайно взяла какую-то бороду и в сердцах сказала: «Ну, эту что ли? Больше у меня ничего нет!» А Герман как подскочит: «Вот как надо! Сделай, и вот с этим париком, который только что мерили, а здесь лохмушки». Так и нашли внешний образ. ‹…›
Перед сценой в тюрьме Герман меня вызвал и сказал: «Юрка, уже прошло два года, иди посмотри отснятое, чтобы ты смог войти в материал». Возвращаюсь к нему, он сидит, вокруг него как всегда много народу. Он что-то рассказывает, он же рассказчик потрясающий, все слушают, смеются. Я говорю: «Алексей Юрьевич, я отказываюсь сниматься!» Он аж побелел, весь в лице изменился. «Я больше так не сыграю!» Он мне на это, смеясь, ответил: «A кто же тебе даст плохо сыграть?» ‹…›
Сбиться невозможно. Герман не даст! Будешь делать то, что скажет он. Твои фантазии и твои придумки у него не работают. Он все придумывает за тебя и вообще за всех. Может неделю мучиться, две, три. Не придумает — снимать не будет. Я привык и уже не высовываюсь, спрашиваю, как надо? Он может подойти и сказать: «Юр, это сыграть нельзя, и никто не сыграет, но мне надо. Понимаешь?» Вот и все. Как хочешь, так и сыграй. ‹…›
Мне казалось, после Германа мне не страшен ни один режиссер. Получилось все наоборот. Я очень долго не мог, мне все было не так, не эдак. Герман же живет этим! Может и другие режиссеры живут, но как-то по-другому. Вот едем на съемку. Герман за рулем. А жена ему, Светлана Кармалита: «Леша! Леша! Потише!» А он жмет под сто сорок. Забыл, что за рулем. А однажды был случай вообще потрясающий. Мы ехали, он все давил-давил на газ, потом вдруг бросил руль и обернулся к жене: «Светка, а как ты думаешь, если мы в этой сцене так сделаем?» А дорога была довольно оживленная, не проселочная. Вот так он живет работой.
Если у него муха пролетит и помешает работе, заставит ее поймать. Пока не поймают эту муху, съемок не будет. Он создает идеальные условия для работы артиста и никогда на артистов не кричит. Говорит: «Если я буду кричать на артистов, они у меня никогда ничего не сыграют. Если я вижу, что он что-то не может, что ему тяжело, значит, я должен придумать такой ход, чтобы сыграл.
Это уже моя задача. А если я буду на него орать, он зажмется и не сыграет ничего». Он на артистов не кричит ни при каких обстоятельствах, несмотря на то, что дает разгон всем и вся.
Не дай бог, кто-то зевнул на площадке. Что? Не выспался? Свободен! Иди спи! Дисциплина у него — прежде всего. А как же иначе?
Понимаете, такой уникальный человек! Я его очень люблю!
Для меня любой его звонок важен, я все брошу и побегу к нему работать. С ним тяжело — это правда, но это та тяжесть, которую легко нести.
Цурило Ю. Выйду на пенсию, возьмусь за воспоминания [интервью Л. Черновой] // Экран и сцена. 2011. № 11.