Таймлайн
Выберите год или временной промежуток, чтобы посмотреть все материалы этого периода
1912
1913
1914
1915
1916
1917
1918
1919
1920
1921
1922
1923
1924
1925
1926
1927
1928
1929
1930
1931
1932
1933
1934
1935
1936
1937
1938
1939
1940
1941
1942
1943
1944
1945
1946
1947
1948
1949
1950
1951
1952
1953
1954
1955
1956
1957
1958
1959
1960
1961
1962
1963
1964
1965
1966
1967
1968
1969
1970
1971
1972
1973
1974
1975
1976
1977
1978
1979
1980
1981
1982
1983
1984
1985
1986
1987
1988
1989
1990
1991
1992
1993
1994
1995
1996
1997
1998
1999
2000
2001
2002
2003
2004
2005
2006
2007
2008
2009
2010
2011
2012
2013
2014
2015
2016
2017
2018
2019
2020
2021
2022
2023
2024
Таймлайн
19122024
0 материалов
Поделиться
Алексей Юрьевич и Леонид Исаакович
Из воспоминаний ассистента режиссера

На одну из проб приехал московский артист Меркурьев. Я даже не задумался, когда прочитал фамилию в ассистентской заявке. Сидим с Ильей в кабинете Германа, пьем чай, листаю книжку о Мейерхольде. Вдруг открывается дверь и заходит... Мейерхольд, у меня все покосилось в голове.
— Здравствуйте, ребята, а где Лёша Герман?

«Ну вот, — думаю, — страшный суд настал для Алексея Юрьевича».
— А вы, простите, кто? — спрашивает Илья.
— Я на пробы, на роль поэта Гура.

Смотрю в ассистентскую заявку, читаю фамилию, и до меня доходит: Меркурьев — сын Василия Меркурьева и Ирины Мейерхольд, папин студенческий приятель, — но какое невероятное сходство.
— Боже мой, — выкрикиваю тоном ущемленной страстью барышни, — как вы похожи на вашего деда! Я Лёша Злобин, сын Евгения Павловича.
— А я Петя Меркурьев, внук сами знаете кого.

Алексей Злобин

Мы сразу подружились с Петром Васильевичем, музыкальным критиком, писателем и замечательным артистом. Вечером на пробе в диалоге с Руматой-Лыковым он блистательно сострил. Румата в ностальгическом порыве читает придворному поэту пастернаковского «Гамлета»:
— На меня наставлен сумрак ночи тысячью биноклей на оси...

Гур хмыкает:
— Тьфу, белиберда какая — либо сумрак, либо ночь!

В соседнем павильоне Александр Абдулов снимал мюзикл «Бременские музыканты», к нам то и дело забегали гости — посмотреть, как работает Герман. Забегал и Леонид Ярмольник. Было жарко, Ярмольник, московский артист в шортах, в нашей угрюмой суконно-кожаной среде смотрелся неуместно, да еще его «шоу-шлейф»... «Приходит запанибрата, хохмит...» — ворчал Герман и поглядывал на Ярмольника с подозрением, чреватым неприязнью. Алексей Юрьевич представления не имел, что Леонид Исаакович переиграл в кино массу ролей, он был уверен, что Лёня в «L-клубе» телевизоры раздает в подарок победителям конкурсов, и не любил его за «круглый петушиный глаз, бессмысленный, как пятак».

Потом ходили слухи, что Ярмольник «купил» Германа: привез чемодан денег и крупно вложился в картину — вранье. Купил — безусловно, но не деньгами.
— Я снимаю только то, что вижу, закрыв глаза. Иначе — не могу и не хочу. В конце концов, есть дача в Комарово — продам ее, с голоду не помру, — не раз слышал я от Германа.

Уже в Чехии, на втором месяце съемок, он узнал, что артист Ярмольник снимается бесплатно. Что он отказался от гонорара, решив не обременять студию своей высокой ставкой. Они часто вздорили, а вагончики их стояли по соседству. И вот в разгар очередной стычки оба хлопнули дверьми и скрылись. Вслед за Алексеем Юрьевичем юркнула Светлана Кармалита с успокоительной таблеткой в руке.
— Светка, пошел он в жопу, этот шоумен с хвостом! Я ему деньги плачу, и немалые — так пусть изволит слушаться!
— Никаких вы мне денег не платите! Во-первых, не вы продюсер, а во-вторых — я снимаюсь бесплатно!

Дверь вагончика открылась, и на пороге появился Герман.

Из соседней двери вышел Ярмольник и сел на ступеньку.

Оба молчаливо глядели в небо, слушали птиц, любовались первыми цветами на зеленой лужайке.

Герман исподволь спросил:
— Ты правда, что ли, бесплатно снимаешься?
— Правда, — слегка смущенно ответил Лёня.
— Понятно, — вздохнул Герман и окликнул: — Светка, а Светка, позови-ка мне Витю Извекова, продюсера нашего.

Через минуту запертый вагончик гремел угрозами:
—    Чтобы ему платили всю его ставку, чтобы был железный договор со всеми штрафными санкциями, с неустойкой, чтобы он... ты хорошо меня понял, Витя?!

А из соседнего вагончика неслось:
— Не будет никаких договоров, снимайтесь сами и сами себя слушайтесь. Я вам не мальчик, слышите, вы!

На следующий день вагончики режиссера-постановщика и исполнителя главной роли стояли по разные стороны чешского замка Точник.

Так что слухи о подкупах, полагаю, весьма преувеличены, ибо редкая нежность взаимоотношений вряд ли могла иметь причиной финансовую зависимость партнеров.

На съемках фильма «Трудно быть богом». Реж. Алексей Герман. 2013 © Кинокомпания «Север»

Уже на второй пробе они сцепились — хотя как можно сказать «сцепились», если Алексей Юрьевич, окруженный безопасной дистанцией, за которой сникла в тень съемочная группа, танцевал боевой танец африканского вождя-каннибала с невоспроизводимым звуковым сопровождением, а Леонид Исаакович был привязан к креслу тяжелой сетью, как жертва Авраама перед закланием.

Только что все было мирно, Румата красиво разбил сырое яйцо о лоб дона Рэбы, сел, развалясь, в кресло, на него швырнули тяжелую ловчую сеть, подскочил черный монашек с перочинным ножом, ткнул возле горла артиста.
— Поосторожнее, эй! — прохрипел Ярмольник.

И тут из режиссерского кресла вскочил Герман:
— Что это за «эй», я тебя спрашиваю?! Этого слова в сцене нет! Или ты считаешь, что можно хамить здесь всем подряд?! Это тебе не телешоу и не один ты здесь артист!
— Развяжите меня, ухожу к чертовой матери! — рванулся Лёня.
— Если кто-нибудь его развяжет, уволю! Приехал, понимаешь, на «мерседесе» и хамит!

«Трудно быть богом». Реж. Алексей Герман. 2013 

Лёня бился в сетях и что-то кричал, Герман тоже, оба грозили друг другу мордобоем. Ярмольник показывал кулак в щетинистой боевой перчатке, а Герман в ответ сгибал мизинец, мол, имели мы в виду таких страшных! Однако к связанному Ярмольнику не приближался — еще пнет, чего доброго, сапоги-то в шпорах и с каблука, и с носка.

И вдруг Герман сказал:
— Стоп!

Оглушающая тишина. Леонид Исаакович замер, глаза его напряженно сузились...
— А вот теперь действительно «стоп», — повторил Герман. — Снято!
— Сволочь какая, — сдавленно выдохнул Ярмольник.
— Прости, Лёнечка, я помогал тебе как мог. Это же лучше, чем если бы все ушли, а тебя оставили. Эй, группа, — басит Герман, — развяжите артиста!

Но это — много спустя, когда нелепо сошел с дистанции Саша Лыков, коротко отпробовались Константин Хабенский и Антон Адасинский, рок-музыкант Женя Федоров, Леонид Тимцуник, — многие потом ушли на другие роли. Ярмольник, повторяю, вообще не должен был участвовать в картине. Из проб Лыкова уже можно было собрать полноценный фильм, но Саша подписал с кем-то параллельный контракт на главную роль в многосерийном проекте. Герман узнал, Саша опомнился и с бешеными неустойками расторг контракт. Но поздно — про него забыли. И стали искать новых кандидатов на роль Руматы. ‹…›

Прыгнув с корабля на бал или как кур в ощип, Ярмольник был совершенно растерян. Неожиданный звонок, приглашение, бессонная от волнения ночь, ранний вылет, два часа грима, тяжеленный костюм, наспех вызубренный текст и только чашка кофе с утра.

Под глазами мешки, а в глазах страх и отчаяние. Проба только началась, и надо как-то вытерпеть. Скорее не Будаху, а ему нужна сейчас поддержка. С той стороны за монитором толпится группа, а он здесь один на один... но партнер даже не смотрит на него, отвернулся к телеге — он репетирует уже три дня. Так что один на один с самим собой, без партнера, без подсказки — один. Что-то кричит режиссер, непонятно, была ли команда «стоп».

Из-за монитора выныривает Герман, идет, глядя в землю, и задумчиво шевелит ладонями, подходит к Ярмольнику. Группа замешкалась, не было команды «стоп», а Герман в кадре — съемка продолжается? Леонид Исаакович сидит у телеги, поднимает глаза на Германа.
— Лёня, Лёнечка, что ты сейчас сыграл?
— На всякий случай — всё, Алексей Юрьевич.
— Молодец, Лёня, — Герман возвращается к монитору.
— Лёша, «стоп»? — спрашивает Кармалита.
— Стоп, стоп... — задумчиво шепчет Герман.

Пробу снимали до вечера, без обеда и перерывов, но главное — он уже понял, про что эта сцена. Для Руматы долгожданная встреча с Будахом — не ответы на животрепещущие вопросы, а разочарование, потеря надежды, отчаяние. Здесь Герман увидел, как и почему через две сцены этот человек возьмет в руки мечи и перебьет полгорода, — страх и отчаяние, человеческие, с потом и дрожью, без какой-либо надежды. Герман ждал клоуна, глумливца, шута, а увидел человека, больного, одинокого, изнервленного.

После этого Леонид Ярмольник сыграл еще пару проб. Они ссорились, резко и болезненно сказалось все, отчуждавшее этих людей, но была сыграна главная проба главной сцены.

Злобин А. Яблоко от яблони. СПб.: Изд-во Ивана Лимбаха, 2016.

Поделиться

К сожалению, браузер, которым вы пользуйтесь, устарел и не позволяет корректно отображать сайт. Пожалуйста, установите любой из современных браузеров, например:

Google Chrome Firefox Opera