На одну из проб приехал московский артист Меркурьев. Я даже не задумался, когда прочитал фамилию в ассистентской заявке. Сидим с Ильей в кабинете Германа, пьем чай, листаю книжку о Мейерхольде. Вдруг открывается дверь и заходит... Мейерхольд, у меня все покосилось в голове.
— Здравствуйте, ребята, а где Лёша Герман?
«Ну вот, — думаю, — страшный суд настал для Алексея Юрьевича».
— А вы, простите, кто? — спрашивает Илья.
— Я на пробы, на роль поэта Гура.
Смотрю в ассистентскую заявку, читаю фамилию, и до меня доходит: Меркурьев — сын Василия Меркурьева и Ирины Мейерхольд, папин студенческий приятель, — но какое невероятное сходство.
— Боже мой, — выкрикиваю тоном ущемленной страстью барышни, — как вы похожи на вашего деда! Я Лёша Злобин, сын Евгения Павловича.
— А я Петя Меркурьев, внук сами знаете кого.
Мы сразу подружились с Петром Васильевичем, музыкальным критиком, писателем и замечательным артистом. Вечером на пробе в диалоге с Руматой-Лыковым он блистательно сострил. Румата в ностальгическом порыве читает придворному поэту пастернаковского «Гамлета»:
— На меня наставлен сумрак ночи тысячью биноклей на оси...
Гур хмыкает:
— Тьфу, белиберда какая — либо сумрак, либо ночь!
В соседнем павильоне Александр Абдулов снимал мюзикл «Бременские музыканты», к нам то и дело забегали гости — посмотреть, как работает Герман. Забегал и Леонид Ярмольник. Было жарко, Ярмольник, московский артист в шортах, в нашей угрюмой суконно-кожаной среде смотрелся неуместно, да еще его «
Потом ходили слухи, что Ярмольник «купил» Германа: привез чемодан денег и крупно вложился в картину — вранье. Купил — безусловно, но не деньгами.
— Я снимаю только то, что вижу, закрыв глаза. Иначе — не могу и не хочу. В конце концов, есть дача в Комарово — продам ее, с голоду не помру, — не раз слышал я от Германа.
Уже в Чехии, на втором месяце съемок, он узнал, что артист Ярмольник снимается бесплатно. Что он отказался от гонорара, решив не обременять студию своей высокой ставкой. Они часто вздорили, а вагончики их стояли по соседству. И вот в разгар очередной стычки оба хлопнули дверьми и скрылись. Вслед за Алексеем Юрьевичем юркнула Светлана Кармалита с успокоительной таблеткой в руке.
— Светка, пошел он в жопу, этот шоумен с хвостом! Я ему деньги плачу, и немалые — так пусть изволит слушаться!
— Никаких вы мне денег не платите! Во-первых, не вы продюсер, а во-вторых — я снимаюсь бесплатно!
Дверь вагончика открылась, и на пороге появился Герман.
Из соседней двери вышел Ярмольник и сел на ступеньку.
Оба молчаливо глядели в небо, слушали птиц, любовались первыми цветами на зеленой лужайке.
Герман исподволь спросил:
— Ты правда, что ли, бесплатно снимаешься?
— Правда, — слегка смущенно ответил Лёня.
— Понятно, — вздохнул Герман и окликнул: — Светка, а Светка, позови-ка мне Витю Извекова, продюсера нашего.
Через минуту запертый вагончик гремел угрозами:
— Чтобы ему платили всю его ставку, чтобы был железный договор со всеми штрафными санкциями, с неустойкой, чтобы он... ты хорошо меня понял, Витя?!
А из соседнего вагончика неслось:
— Не будет никаких договоров, снимайтесь сами и сами себя слушайтесь. Я вам не мальчик, слышите, вы!
На следующий день вагончики режиссера-постановщика и исполнителя главной роли стояли по разные стороны чешского замка Точник.
Так что слухи о подкупах, полагаю, весьма преувеличены, ибо редкая нежность взаимоотношений вряд ли могла иметь причиной финансовую зависимость партнеров.
Уже на второй пробе они сцепились — хотя как можно сказать «сцепились», если Алексей Юрьевич, окруженный безопасной дистанцией, за которой сникла в тень съемочная группа, танцевал боевой танец африканского вождя-каннибала с невоспроизводимым звуковым сопровождением, а Леонид Исаакович был привязан к креслу тяжелой сетью, как жертва Авраама перед закланием.
Только что все было мирно, Румата красиво разбил сырое яйцо о лоб дона Рэбы, сел, развалясь, в кресло, на него швырнули тяжелую ловчую сеть, подскочил черный монашек с перочинным ножом, ткнул возле горла артиста.
— Поосторожнее, эй! — прохрипел Ярмольник.
И тут из режиссерского кресла вскочил Герман:
— Что это за «эй», я тебя спрашиваю?! Этого слова в сцене нет! Или ты считаешь, что можно хамить здесь всем подряд?! Это тебе не телешоу и не один ты здесь артист!
— Развяжите меня, ухожу к чертовой матери! — рванулся Лёня.
— Если кто-нибудь его развяжет, уволю! Приехал, понимаешь, на «мерседесе» и хамит!
Лёня бился в сетях и что-то кричал, Герман тоже, оба грозили друг другу мордобоем. Ярмольник показывал кулак в щетинистой боевой перчатке, а Герман в ответ сгибал мизинец, мол, имели мы в виду таких страшных! Однако к связанному Ярмольнику не приближался — еще пнет, чего доброго, сапоги-то в шпорах и с каблука, и с носка.
И вдруг Герман сказал:
— Стоп!
Оглушающая тишина. Леонид Исаакович замер, глаза его напряженно сузились...
— А вот теперь действительно «стоп», — повторил Герман. — Снято!
— Сволочь какая, — сдавленно выдохнул Ярмольник.
— Прости, Лёнечка, я помогал тебе как мог. Это же лучше, чем если бы все ушли, а тебя оставили. Эй, группа, — басит Герман, — развяжите артиста!
Но это — много спустя, когда нелепо сошел с дистанции Саша Лыков, коротко отпробовались Константин Хабенский и Антон Адасинский, рок-музыкант Женя Федоров, Леонид Тимцуник, — многие потом ушли на другие роли. Ярмольник, повторяю, вообще не должен был участвовать в картине. Из проб Лыкова уже можно было собрать полноценный фильм, но Саша подписал с кем-то параллельный контракт на главную роль в многосерийном проекте. Герман узнал, Саша опомнился и с бешеными неустойками расторг контракт. Но поздно — про него забыли. И стали искать новых кандидатов на роль Руматы. ‹…›
Прыгнув с корабля на бал или как кур в ощип, Ярмольник был совершенно растерян. Неожиданный звонок, приглашение, бессонная от волнения ночь, ранний вылет, два часа грима, тяжеленный костюм, наспех вызубренный текст и только чашка кофе с утра.
Под глазами мешки, а в глазах страх и отчаяние. Проба только началась, и надо как-то вытерпеть. Скорее не Будаху, а ему нужна сейчас поддержка. С той стороны за монитором толпится группа, а он здесь один на один... но партнер даже не смотрит на него, отвернулся к телеге — он репетирует уже три дня. Так что один на один с самим собой, без партнера, без подсказки — один. Что-то кричит режиссер, непонятно, была ли команда «стоп».
Из-за монитора выныривает Герман, идет, глядя в землю, и задумчиво шевелит ладонями, подходит к Ярмольнику. Группа замешкалась, не было команды «стоп», а Герман в кадре — съемка продолжается? Леонид Исаакович сидит у телеги, поднимает глаза на Германа.
— Лёня, Лёнечка, что ты сейчас сыграл?
— На всякий случай — всё, Алексей Юрьевич.
— Молодец, Лёня, — Герман возвращается к монитору.
— Лёша, «стоп»? — спрашивает Кармалита.
— Стоп, стоп... — задумчиво шепчет Герман.
Пробу снимали до вечера, без обеда и перерывов, но главное — он уже понял, про что эта сцена. Для Руматы долгожданная встреча с Будахом — не ответы на животрепещущие вопросы, а разочарование, потеря надежды, отчаяние. Здесь Герман увидел, как и почему через две сцены этот человек возьмет в руки мечи и перебьет полгорода, — страх и отчаяние, человеческие, с потом и дрожью, без какой-либо надежды. Герман ждал клоуна, глумливца, шута, а увидел человека, больного, одинокого, изнервленного.
После этого Леонид Ярмольник сыграл еще пару проб. Они ссорились, резко и болезненно сказалось все, отчуждавшее этих людей, но была сыграна главная проба главной сцены.
Злобин А. Яблоко от яблони. СПб.: Изд-во Ивана Лимбаха, 2016.