Евгений Габрилович:
Сценарий ее [Натальи Рязанцевой] первой значительной картины озаглавлен «Крылья» — история фронтовой летчицы. Тот, кто видел войну, понимает значение этого слова. А тому, кто не видел, не так-то легко до глубин растолковать его смысл, хотя столько отличных писателей и кинематографистов не раз пытались это совершить.
Война кончена, героиня Рязанцевой возвращается в мирную жизнь: судьба миллионов. Но это женщина. И женщина, долгие месяцы смотревшая смерти в глаза. Как пойдет в дальнейшем такая жизнь? В годы, когда умолк гул бомбежек, стоят на покое боевые У-2, когда вернулось все мирное и домашнее, казалось, такое несложное и привычное. Рассмотрением этого, анализом пристальным, без приглаживаний и обычных поблажек, и занят автор сценария «Крылья».
Просто-напросто удивительно, как Рязанцева, никогда не знавшая фронта, поняла эту женщину-фронтовичку, все то, что выкристаллизовала в ней война, весь ее нрав, душу, неприспособленность, с которыми она возвратилась в мирную жизнь. Именно эта неприспособленность к обычному и связанная с ней нравственная суматоха являются той главной линией сценария, которая пробивает видимую оболочку сюжета и идет к общезначному. К нравственной сшибке героики с общепринятым, вошедшим после громов войны в свои берега.
Рязанцева не дает поблажек своей героине. Тут нет ни слезливости, ни сантиментов, ни обычных сценарных успокоений. Если уж тяжело, так это действительно тяжело. Если весело, то это именно так, как должно быть весело именно ее героине. Да и к нраву и поступкам ее она предъявляет самые резкие требования, без умильности и прикрас. И все же глубочайшее уважение внушает нам эта женщина даже после такого разбора-разноса. Мы любим ее, горюем и радуемся с ней. Мы сердцем с ней, хотя она без котурн и даже как бы перед судом нашим.
В этом большая победа сценариста. ‹…›
Дмитрий Быков:
Первой заметной работой Наталии Рязанцевой стал сценарий «Крылья». Здесь уже представлен типичный, наиболее важный для нее конфликт прямолинейной, временами мучительной для окружающих последовательности — и амбивалентного, изменчивого мира, в котором все твердые структуры либо обтачиваются, либо ломаются. Героиня «Крыльев», в прошлом военная летчица, со своими идеалистическими и во многом догматическими представлениями, все-таки вызывает у автора и режиссера большую симпатию, нежели мир измельчавших людей и обстоятельств, в который она вынуждена вписываться. Любопытно, что Рязанцева, вечно томимая интеллигентским сознанием чужой правоты, постоянно наделяет своих героинь максимумом отталкивающих черт.
Сергей Соловьев:
Помню, как нам, студентам ВГИКа, привезли картину «Крылья», это было одно из самых мощных потрясений. И когда в титрах я прочитал имя Рязанцевой, то был попросту ошарашен. Это была зрелая работа, сделанная уверенной мужской рукой. По жесткости драматургии и по трагическому накалу с ней мало кто мог сравниться. Да, конечно, соавтором Наташи на «Крыльях» был Валя Ежов, но ясно было, что эту Надежду Петрухину могла написать лишь женщина. Потом, спустя много лет, я понял эту Наташину особенность: бесконечно тонкая паутина психологических подробностей, которые может углядеть в характерах и в человеческих отношениях лишь женщина, развешана или упрятана (все в нужной пропорции) в жестком, по-мужски выстроенном каркасе драматургической схемы. Всегда абсолютно штучной, самолично и причудливо придуманной — нет, вот именно что не придуманной, а как будто выращенной из этих подробностей.
Рязанцева Н. Голос: [Киносценарии]. СПб.: Амфора; Сеанс, 2007.