Я прямо должна сказать, что в сценарии Ржешевского меня
очень заинтересовала тема. Я понимала, что это очень большая, значительная тема. Я говорила тогда Сергею Михайловичу,
что меня пугает «вздыбленность» сценария, «вздыбленность» манеры выражения и очень меня пугали реплики. Весь словесный ход, вся словесная концепция вещи меня просто пугали.
Я это Сергею Михайловичу сказала, но должно быть не с той резкостью, не с той требовательностью, которая обязана быть у близкого товарища.

На съемках у Сергея Михайловича мне стало сразу ясным, что реплики, весь разговорный ход меня пугали не только по содержанию, но и по режиссерской трактовке. Я сразу поняла,
что начальник политотдела это не наш человек, что это не тот образ, и что он ничего общего с нашей действительностью не имеет. Говорила я об этом Сергею Михайловичу? Говорила. Но осторожно, мягко. Вот за эту мягкость и осторожность я себя бью. Я должна была более резко и более требовательно сказать ему об этом.

Новый материал я не видела. Так сложились условия моей работы, что я не могла присутствовать на съемках и не познакомилась со вторым вариантом режиссерского сценария. И я должна признаться, что и не хотела его знать, хотя Сергей Михайлович несколько раз предлагал мне познакомиться с ним. И я должна искренно сказать почему. Я лично думала, что исправить сценарий Ржешевского нельзя. Я сказала, что не могу себе представить,
как два таких разных писателя как Бабель и Ржешевский могли делать одну вещь, как Бабель мог исправить сценарий Ржешевского. Но, я должна прямо сказать, что у меня была огромная вера, что осмыслив свои ошибки в первом варианте, Сергей Михайлович очень много внесет в работе над вторым вариантом. Откуда это шло? Я знала, как он работал над «Броненосцем Потемкиным», знала, что представлял собой огромный сценарий «1905 год», и как получился в конечном результате вот этот всем вам известный «Броненосец Потемкин».

Я хочу, чтобы вы знали, почему мне было так сложно уяснить себе, что ошибки Эйзенштейна — это не только политические ошибки, но что они являются и антихудожественными. Я лично думала, что художник, владеющий огромным мастерством, опасен не тем, что может сделать антихудожественное произведение, а что сила его выразительности, работая политически неправильно, опасна. ‹…›

Мне хочется сказать, что я как-то по особому ценю, по-моему, чудесный фильм «Депутат Балтики». Что там по существу меня особенно взволновало? Там выведен великий ученый с мировым именем, занятый вопросами науки. Когда исторические события
того времени потребовали от него другого участия, другого поведения, поведения гражданина своей родины, — этот великий ученый сумел спуститься с высот академизма, с высот своих научных областей, может быть, абстрактных построений и быть активным участником того большого дела, которое совершалось вокруг.
И, когда он поднимается в последнем кадре опять на вышку, лестницу, я подумала, что сейчас-то он сделает великое открытие.

Мне кажется, что, если Сергей Михайлович уяснит себе, что
от него требует в лице нашего руководства партия, что от него требует вся творческая общественность, если он осознает,
что решая и правильно решая маленькую как будто бы задачу 
(а это не маленькая задача — сделать картину, выполнив ее правильно), он этим выполнит и решит большую проблему искусства.

Совещание у товарища Шумяцкого творческого актива по вопросам запрещения постановки фильма «Бежин луг» режиссера Эйзенштейна. 19-21 марта 1937 года // Сб.: Живые голоса кино. М.: Белый берег, 1999.