Таймлайн
Выберите год или временной промежуток, чтобы посмотреть все материалы этого периода
1912
1913
1914
1915
1916
1917
1918
1919
1920
1921
1922
1923
1924
1925
1926
1927
1928
1929
1930
1931
1932
1933
1934
1935
1936
1937
1938
1939
1940
1941
1942
1943
1944
1945
1946
1947
1948
1949
1950
1951
1952
1953
1954
1955
1956
1957
1958
1959
1960
1961
1962
1963
1964
1965
1966
1967
1968
1969
1970
1971
1972
1973
1974
1975
1976
1977
1978
1979
1980
1981
1982
1983
1984
1985
1986
1987
1988
1989
1990
1991
1992
1993
1994
1995
1996
1997
1998
1999
2000
2001
2002
2003
2004
2005
2006
2007
2008
2009
2010
2011
2012
2013
2014
2015
2016
2017
2018
2019
2020
2021
2022
2023
2024
Таймлайн
19122024
0 материалов
Поделиться
Поджигатели войны
Фрагмент сценария

— Бросай работу! — крикнул рабочий Генрих Ланге.

Подхваченный десятками голосов, этот крик гулко покатился по огромному механическому цеху завода Сименс, на Зальцуфер. Рабочие поднимают от станков бледные лица, с трудом различимые в тусклой пыли. Рукоятки моторов одна за другой поворачиваются на «стоп». Тревожно ревет сирена.

Начальник цеха, прильнув к застекленной стене своей конторки, видит, как там, внизу, рабочие сбегаются к какому-то центру, вокруг которого уже целый водоворот.

— Почему прервали работу, Нейман? — яростно бросает он появившемуся на пороге конторки бледному мастеру с повязкой национал-социалистической партии на рукаве.

— Коммунисты! — задыхаясь, отвечает мастер.

— Что? Как вы могли допустить до этого?! А что смотрел завком? Где этот старый болван Тункель? Сейчас же вызвать штурмовой отряд!

Мастер бросается к телефону:

— Алло… это тридцать третий отряд?

Стройная фигура рабочего Генриха Ланге возвышается над морем голов.

— Товарищи! — бросает он, проведя рукой по светлым, спутанным волосам. — Худшее, чего мы могли ожидать, свершилось. Шайка фабрикантов оружия вручила власть шайке Гитлера!

И сразу цех взрывается бурей выкриков, жестов, поднятых кверху кулаков.

✱ ✱ ✱

— В этот трагический, в этот решающий для судеб немецкого народа час, — говорит Тельман, — ЦК коммунистической партии Германии поручил мне и товарищу Пику еще раз обратиться к вам, руководителям социал-демократической партии. — Равномерными взмахами руки Тельман как бы придает каждому слову, сказанному им, еще большую весомость. Рядом — седая голова Пика.

Те, к кому обращается сейчас Тельман, сидят у круглого стола. Сам хозяин социал-демократической фирмы Отто Вельс, Зеверинг, профсоюзный «воротила» Лейпарт, бывший «вождь» рейхстага Пауль Лебе.

— Еще раз протягиваем мы вам братскую руку дружбы! — Мужественное, открытое лицо Тельмана дышит непреклонной волей и энергией. — Сейчас не время для споров! Старые распри должны быть забыты! Есть только одна сила, которая может разбить фашизм! Эта сила — единый фронт пролетариев Германии! Немедленная всегерманская стачка до полной победы, до свержения правительства Гитлера — вот с чем мы пришли к вам!

У господ социал-демократов достаточно растерянный вид. Некоторое время они подавленно молчат. Наконец раздается отрывистый, низкий голос Вельса:

— Единый фронт… все это превосходно, геноссе Тельман… Однако ситуация такова, что о стачке нам еще… следует подумать!..

— Да, да! Мы должны выждать!..

— Не увиливайте! — резко бросает Пик. — На этот раз время не ждет!

— Но ведь дело в том, Пик, что Гитлер пришел к власти легально, и, следовательно, у нас нет сейчас повода и причин начинать с ним борьбу…

— Опомнитесь!.. О чем вы говорите?! — гневно восклицает Пик. — Ты слышишь, Эрнст?!

— Геноссе Лейпарт! — задыхаясь кричит ворвавшийся в комнату секретарь. — Прошу извинения… но вам придется взять трубку… Тункель с Сименса… Там началась стачка!

— Что?! Что?!

Теперь все повскакали с мест.

— Ага! — восклицает Тельман. — Как видите, немецкие рабочие не ждут! Они-то знают, в чем их классовый долг!

— Какая стачка?! — Злая бороденка Лейпарта трясется над телефонной трубкой. — Я запрещаю… мы категорически запрещаем!.. Имейте в виду, всякую забастовку мы заранее объявляем незаконной! Сейчас главное — это выдержка и спокойствие, спокойствие и выдержка!

— Слушайте, вы! — руки Тельмана, тяжелые руки портового грузчика то сжимаются в кулаки, то снова разжимаются. — Если у вас осталась хоть капля совести… поймите в какую кровавую бездну толкаете вы рабочий класс…

— Нет, нет! — Лейпарт бросает трубку. — Всеобщая стачка сейчас? Профсоюзы решительно не могут взять на себя ответственности за такой шаг!

— Так же, как и социал-демократическая партия!

— Так! — Голубые, глубоко сидящие глаза Тельмана светятся испепеляющим гневом. — Однако вы не боялись ответственности тогда, в 1914, когда голосовали за военные кредиты! Вы не боялись ответственности и в восемнадцатом, когда ваш Носке вместе с генералами расстрелял германскую революцию. Ты, Зеверинг, не боялся ответственности, когда первого мая двадцать девятого года отдал распоряжение о расстреле рабочих демонстраций! Все вы не боялись ответственности и полгода тому назад, когда ответили на наше предложение о едином фронте перед лицом наступающего фашизма трусливым отказом! Но имейте в виду, сейчас, подлые штрейкбрехеры, сейчас вы берете на себя неслыханную… невиданную ответственность перед историей!

— Это невозможно! — стучит кулаками Вельс.

— Почему мы должны все это слушать?!

— Пойдем, Эрнст, — говорит Пик. — Нам с ними, действительно, не о чем говорить!

— Но помните! — бросает с порога Тельман. — Рано или поздно рабочие, обманутые вами, найдут путь к единству через ваши головы! Так будет!

✱ ✱ ✱

— Рот фронт! — несутся по цеху возгласы. — Да здравствует единство! Долой Гитлера!

— Стачка… стачка… стачка! — скандируют десятки голосов.

— Товарищи, все на улицу! — кричит Генрих. Плечом к плечу с ним его дружки: лысоватый великан Густав Штепфель, коренастый весельчак Макс Кемпнер, маленький седой Ксавер Шиммель. Где-то уже возникла песня, взвился красный флаг.

— Геноссен… Геносеен!.. Товарищи по социал-демократической партии… — Размахивая руками, сквозь толпу рабочих протискивается председатель завкома Тункель. — Чрезвычайно важные известия… — орет он, карабкаясь на станок. — Директива нашего руководства гласит: ни в коем случае не принимать участия в забастовке!

На мгновение все умолкают, и потом взрыв криков:

— Что он там говорит!

— Что ты плетешь, Тункель? Кто это тебе сказал?

— Я сам лично только что говорил с товарищем Лейпартом!

— Ах, мерзавцы! — тихонько гудит Штепфель.

— Расходитесь к станкам, геноссен! — орет Тункель. — Выдержка и спокойствие — вот лозунг наших вождей!

Только что царившее единодушие сразу уступает место растерянности. Она проступает на многих лицах. Из общего гула вырываются отдельные восклицания:

— Но это невозможно… Мы должны, наконец, действовать заодно с коммунистами!..

— Тут что-то не так, Тункель. Уж если теперь нам с ними не по пути…

— Да, товарищ, — тотчас же подхватывает Ланге. — Тебе-то по пути с коммунистами, но только вот, видишь ли, предателям рабочего класса, бонзам…

— Геноссен! — надрывается Тункель. — Не поддавайтесь коммунистам!

— Послушайте! Ну, разве у нас с вами не одни нужды, не одни горести? — с чувством восклицает маленький Шиммель.

— Да, да… Шиммель прав! — раздаются голоса.

— Уж не думаете ли вы, — жарко бросает в толпу Генрих, — что в той войне, на которую нас всех погонит Гитлер, вам отведут в окопах местечко потеплее?!

Никто не расходится. Рабочие в нерешительности топчутся на месте.

— Папаша Нушке! Сейчас же скажи хоть несколько слов… — шепчет Тункель старому рабочему. — Ты обязан поддержать престиж нашей старой партии!

— Послушайте, ребята, — вздохнув, старый Нушке покорно лезет на станок, — все мы знаем, что такое дисциплина… Вот эту руку…

— Знаем, знаем… ее жал сам Бебель! Ну, что ж, сдай ее в музей. Сейчас бы он ее тебе не пожал!

— Ах, Генрих! — укоризненно качает головой Нушке. — Не слишком ли ты горяч? Вожди нашей старой партии тоже ведь кое-в чем разбираются. Не следует терять головы…

— Вы потеряете свои головы, когда нацисты начнут их рубить!

— Ну, ну… все еще, может быть, обойдется!..

— Штурмовики на заводе! — раздается вдруг чей-то крик в глубине цеха, и сотни бледных лиц поворачиваются на этот крик.

Беглым шагом, размахивая дубинками, в ворота завода вливается штурмовой отряд. Второй уже рассыпался по двору.

✱ ✱ ✱

— Хайль! Хайль! Хайль!

Поздним вечером по Вильгельмштрассе движутся отборные банды штурмовиков. Реют знамена со свастикой. Чадят факелы.

Фюрер не в состоянии стоять спокойно. Выбрасывая правую руку вперед, он то и дело подпрыгивает в окне, словно паяц, которого дергают за ниточку. За его спиной колышется туша Геринга, мелькает бледное лицо Геббельса.

А у типографии «Роте Фане» штурмовики грузят на урчащий грузовик кипы конфискованных газет.

— Быстро! Быстро! — командует белобрысый штурмовик в форме шарфюрера.

Типографские рабочие, скрестив руки на груди, стоят в стороне и угрюмо поглядывают на штурмовиков.

— Быстро! Быстро!

Какой-то штурмовик роняет кипу газет на мостовую. Мелькнул заголовок: «Тельман зовет»…

й точно такой же газетой, с таким же заголовком, размахивает мальчишка лет десяти — типичное дитя берлинских рабочих кварталов. Лихо заломив на затылок каскетку, он несется у края панели по Линденштрассе.

— Роте Фане! Роте Фане! — кричит он пронзительным голосом, — Бонзы отказались от создания единого фронта!.. Тельман зовет к единству!.. Боевые комитеты единства! Боевые комитеты!.. Комитеты!.. Тельман зовет… Роте Фане!..

На перекрестке у Белл-Аллианс-платц с резко притормозившего грузовика соскакивает штурмовик. И в следующую секунду мальчик чувствует, как кто-то трясет его, приподняв за шиворот над мостовой.

— Ну-ка, щенок! Твои газеты! Быстро!.. Я их конфискую.

Задрав голову, мальчик видит склоненное над собой белесое лицо. Но он не теряет присутствия духа, отнюдь нет! Он цепко держится за газеты, которые тянет к себе штурмовик.

— Что вы, что вы, господин шарфюрер! — быстро тараторит он, изображая всем своим видом совершенную невинность. — Ведь эти газеты — моя коммерция. Они стоили мне целых пять марок… целых пять! Это же огромный убыток!.. — Он вьется ужом, пытаясь выскользнуть из рук штурмовика.

— Ах ты, красный ублюдок! — свирепеет штурмовик. — Он еще смеет разговаривать?!

Удар кастетом по голове, и мальчик, роняя газеты, рушится на мостовую.

✱ ✱ ✱

И вот грузовик с штурмовиками умчался в ночную мглу. Редкие прохожие пугливо окружают маленькое тело, распростертое на мостовой.

— Бог мой!-шепчет какая-то женщина. — Но он весь в крови! Нет, нет, это не люди… это звери!

И тотчас же рядом с женщиной возникает Димитров. Он опускается на мостовую.

Он видит маленькое худое лицо с провалившимися щеками, худую шею, обмотанную рваным шарфом, окровавленную прядь белобрысых волос.

— Ну, ну, малыш… — Димитров бережно подкладывает свои большие ладони ему под голову. — Что тут у нас стряслось? Ну-ка, ну-ка

Чуть дрогнули ресницы, едва разжались губы:

— Роте фане… Роте фане… — в полузабытьи бормочет мальчик. — Тельман зовет… Тельман зовет… Комитеты… Боевые комитеты…

✱ ✱ ✱

— Держись, малыш, держись! Маленькое боевое крещение… Не так ли? — шепчет Димитров, склонившись к самому уху мальчика. — Говори-ка твой адрес. Твой адрес, малыш!..

«Веддинг останется красным!»

Полотнище с этим лозунгом протянуто через узкую Мюллерштрассе в том месте, где она выходит на Леопольдплатц.

Тревожно этим вечером в рабочих кварталах. У ворот, у подъездов серых однообразных домов — неподвижные фигуры женщин. Они ждут своих мужей так, как женщины моря ждут возвращения своих близких после бури.

Подняв потертый воротник кожаной куртки, Эльза Ланге вглядывается в ночную тьму. Она давно уже прохаживается у своего дома на Панктштрассе. Наконец-то знакомые шаги!

— Генрих!

— А… Эльза?

— Что так поздно, милый? — этот вопрос задан как бы невзначай: здесь не принято выдавать ничем беспокойство и тревогу, подчас с такой силой томящие душу. Мужчина и женщина скрываются в подъезде, еле освещенном тусклой лампочкой.

— Нет, нет! Ты только подумай, Эльза, какие негодяи… Ах, какие негодяи!

Они проходят через полутемную кухоньку в комнату.

— Но что с тобой, Генрих?! — вскрикивает она, когда он попадает в полосу света. Его куртка разодрана, под глазами кровоподтеки.

— Пустяки! Небольшая передряга с нацистами! Не в этом дело. Ты только подумай, эти соци… они-таки сорвали стачку. — Он устало опускается на деревянный табурет. — В какое болото, в какое страшное болото загоняют они рабочих!

Присев на маленькую скамеечку, Эльза молча расшнуровываем его ботинки. Он в таком состояний, что, она знает, — сейчас ему надо дать выговориться.

— Но ничего… ничего! Фашисты еще обломают об нас свои клыки! Конечно, вполне возможно, что всем нам скоро придется уйти в подполье.

Она уже подала ему домашние туфли, но он, так и не надев их, вдруг тревожно оглядывается.

— Постой, а где же Вилли?

— Как всегда, где-то носится.

— Но сегодня ты не должна была отпускать его, Эльзхен. Такой тревожный день.

— И, как всегда, он удрал без спросу! — Эльза улыбнулась мужу.

Осторожный стук в наружную дверь.

— Стучат?

— Да. Кто бы это мог быть? Это не его стук.

Быстро пройдя через кухню, Эльза отпирает дверь. Слышен её отрывистый крик:

— Боже мой!

И сразу глуховатый и необыкновенно мягкий сейчас голос:

— Не тревожьтесь, уважаемая фрау, прошу вас, не тревожьтесь. Ничего страшного! Всего лишь маленькая потеря крови, уверяю вас.

Она не различает человека, успокаивающего ее. Все ее внимание приковано к маленькой фигурке, повиснувшей у него на руках. На мгновение она каменеет. А человек, пригнув голову, уже проходит через кухню. Уже выскочил ему навстречу Генрих. И тогда, рванувшись, она выхватывает своего ребенка. Она несет его к кровати, опускает на кисейное покрывало.

— Что с тобой? Кто это сделал, Вилли? — растерянно бормочет Генрих, склонившись над сыном.

Пристален взгляд Димитрова. Он как бы навсегда хочет запомнить эту простую комнату немецкого рабочего: две фигуры, склоненные над раненым ребенком, полку книг с томиками Маркса, Ленина, Сталина, столик, устланный красным платком, на котором портрет Ленина, а по бокам портреты Карла и Розы.

— Ох, мами… мами… — все разрешилось плачем, отчаянным, громким. — Ох, мами, как он стукнул меня!

И Эльза сразу обретает спокойствие и решительность.

— Не реви! — говорит она. — Генрих, там в шкафчике бинт… Бог мой, мы даже не поблагодарили этого господина. — И Эльза и ее муж одновременно поднимают головы. Там, в полутьме, у двери могучий силуэт. Откинув голову и подняв сжатый кулак, Димитров стоит так еще мгновение и потом, повернувшись, быстро уходит. Уже слышны его удаляющиеся по лестнице шаги. Ни Генрих, ни Эльза так и не увидели его лица. Они так никогда и не узнали, кто же в этот вечер принес им сына.

Арнштам Л. Поджигатели войны. Отрывок из сценария // Искусство кино. 1950. № 5.

Поделиться

К сожалению, браузер, которым вы пользуйтесь, устарел и не позволяет корректно отображать сайт. Пожалуйста, установите любой из современных браузеров, например:

Google Chrome Firefox Opera