Меня часто спрашивают, как зародился замысел «Брата». Поехали на «Кинотавр», посмотрели с Балабановым «Кавказского пленника». Меня пробила Сережина роль, он сам, его существование в картине. Я не думал, не анализировал. Что-то просто билось у меня в голове. Потом я уехал, а Леша остался. И на следующий день мне Леша звонит: «Ты знаешь, я поговорил с Сережей, предложил ему делать фильм вместе». В тот же момент я понял, что меня било. Понял, что фильм будет и что он будет очень хороший. Вот и всё. И с этим ощущением я жил дальше. А мне этого обычно бывает достаточно. ‹…›
Я вообще не могу о нем говорить, потому что он был мне очень близким человеком. Я с ним то старшим братом чувствовал себя, то младшим — в каких-то ситуациях он был очень зрел. Но незадолго до того, как все случилось, я понял, что не знал его вовсе.
Мы все-таки не были родственниками, откровенные разговоры каждую ночь до утра не вели, не бывали в переделках, где решался вопрос жизни и смерти. Поэтому я знал, что у него есть какие-то дверцы, закрытые для других. С одной стороны, он открытый человек, которого можно спросить о чем угодно, а с другой стороны... Но я не представлял, что там, за этими дверцами, просто не думал об этом. Не разгадывал загадку личности Сережи. Вот так живешь, живешь...
Два раза он мне так... приоткрылся. Мы много и долго обсуждали сценарий «Связного», он несколько раз его переделывал, я советовал, говорил, как лучше, он соглашался. Но какие-то вопросы оставались без ответа. И вот буквально перед его отъездом у нас с ним состоялся разговор, и после этого разговора я понял, что в нем есть какая-то огромная глубина, о которой я и не подозревал.
Я понял тогда, что у Сережи нет второго слоя. У людей обычно два слоя, а у него второго нет. Зато есть третий слой — бездонный.
Я, как человек ответственный, не умею говорить про то, чего не знаю и не понимаю. Я почувствовал что-то, и у меня захватило дух. И вот о том, что я почувствовал, — я не могу говорить. Я понял, почему он хотел поставить «Морфий» по Булгакову (в свое время он мне показал сценарий, и я тогда его страшно раскритиковал). Понял, что передо мной за режиссер.
Хотя и когда он захотел снимать фильм «Сестры», я, как продюсер, в нем ни секунды не сомневался. До «Сестер» он не снял ни кадра, но я был стопроцентно уверен на его счет — снимет. И я был, конечно, прав, потому фильм очень сильно сделан с профессиональной точки зрения.
У меня нет аппарата, с помощью которого я мог бы описать то, что я понял о Сереже Бодрове. Это чувство — какой-то сильный эмоциональный всплеск, состояние, которое невозможно анализировать, делать обобщения...
Я не могу о нем говорить. Ты уже знаешь, что человек не такой, а какой — не знаешь.
Но точно не такой, каким ты мог бы его описать.
Получается, что, хотя мы были близкими людьми, я буду рассказывать про человека, которого видел по телевизору.
Это загадка, которую он оставил мне. И не надо ее разгадывать.
Сельянов С. Мы разговариваем о Сергее Бодрове... [материалы к биографии подготовлены Л. Аркус и К. Шавловским] // Сергей Бодров. Связной. СПб: Сеанс; Амфора, 2007.