Любовь Аркус
«Чапаев» родился из любви к отечественному кино. Другого в моем детстве, строго говоря, не было. Были, конечно, французские комедии, итальянские мелодрамы и американские фильмы про ужасы капиталистического мира. Редкие шедевры не могли утолить жгучий голод по прекрасному. Феллини, Висконти и Бергмана мы изучали по статьям великих советских киноведов.
Зато Марк Бернес, Михаил Жаров, Алексей Баталов и Татьяна Самойлова были всегда рядом — в телевизоре, после программы «Время». Фильмы Василия Шукшина, Ильи Авербаха и Глеба Панфилова шли в кинотеатрах, а «Зеркало» или «20 дней без войны» можно было поймать в окраинном Доме культуры, один сеанс в неделю.
Если отставить лирику, «Чапаев» вырос из семитомной энциклопедии «Новейшая история отечественного кино», созданной журналом «Сеанс» на рубеже девяностых и нулевых. В основу этого издания был положен структурный принцип «кино и контекст». Он же сохранен и в новой инкарнации — проекте «Чапаев». 20 лет назад такая структура казалась новаторством, сегодня — это насущная необходимость, так как культурные и исторические контексты ушедшей эпохи сегодня с трудом считываются зрителем.
«Чапаев» — не только о кино, но о Советском Союзе, дореволюционной и современной России. Это образовательный, энциклопедический, научно-исследовательский проект. До сих пор в истории нашего кино огромное количество белых пятен и неизученных тем. Эйзенштейн, Вертов, Довженко, Ромм, Барнет и Тарковский исследованы и описаны в многочисленных статьях и монографиях, киноавангард 1920-х и «оттепель» изучены со всех сторон, но огромная часть материка под названием Отечественное кино пока terra incognita. Поэтому для нас так важен спецпроект «Свидетели, участники и потомки», для которого мы записываем живых участников кинопроцесса, а также детей и внуков советских кинематографистов. По той же причине для нас так важна помощь главных партнеров: Госфильмофонда России, РГАКФД (Красногорский архив), РГАЛИ, ВГИК (Кабинет отечественного кино), Музея кино, музея «Мосфильма» и музея «Ленфильма».
Охватить весь этот материк сложно даже специалистам. Мы пытаемся идти разными тропами, привлекать к процессу людей из разных областей, найти баланс между доступностью и основательностью. Среди авторов «Чапаева» не только опытные и профессиональные киноведы, но и молодые люди, со своей оптикой и со своим восприятием. Но все новое покоится на достижениях прошлого. Поэтому так важно для нас было собрать в энциклопедической части проекта статьи и материалы, написанные лучшими авторами прошлых поколений: Майи Туровской, Инны Соловьевой, Веры Шитовой, Неи Зоркой, Юрия Ханютина, Наума Клеймана и многих других. Познакомить читателя с уникальными документами и материалами из личных архивов.
Искренняя признательность Министерству культуры и Фонду кино за возможность запустить проект. Особая благодарность друзьям, поддержавшим «Чапаева»: Константину Эрнсту, Сергею Сельянову, Александру Голутве, Сергею Серезлееву, Виктории Шамликашвили, Федору Бондарчуку, Николаю Бородачеву, Татьяне Горяевой, Наталье Калантаровой, Ларисе Солоницыной, Владимиру Малышеву, Карену Шахназарову, Эдуарду Пичугину, Алевтине Чинаровой, Елене Лапиной, Ольге Любимовой, Анне Михалковой, Ольге Поликарповой и фонду «Ступени».
Спасибо Игорю Гуровичу за идею логотипа, Артему Васильеву и Мите Борисову за дружескую поддержку, Евгению Марголиту, Олегу Ковалову, Анатолию Загулину, Наталье Чертовой, Петру Багрову, Георгию Бородину за неоценимые консультации и экспертизу.
Ирина Любарская: Почему вы сменили название «Тихие люди» на намеренно провокационное «Про уродов и людей»? Ведь слово «урод» в русском языке
Алексей Балабанов: В нормальном русском языке слово «урод» никоим образом не маркированное. Да, сегодня это слэнговое слово. Но в конце XIX века этого не было. Уродом называли человека, у которого есть
И. Л.: Есть такая точка зрения: искусство не может быть про
А. Б.: А я не уверен, что кино — это искусство.
И. Л.: Тем не менее этот фильм символичен вообще для русского искусства и для нашего кино последнего времени: уроды в нем выглядят людьми с вполне нормальными человеческими реакциями, а люди — сущими уродами.
А. Б.: А я именно это и имел в виду — только формулировал иначе. На самом деле все это для меня особого значения не имеет — это вы должны решать. А я ничего объяснять не буду. Не хочу. Совершенно бессмысленно объяснять, что ты имел в виду: просто в фильме есть люди, есть уроды, а дальше вы сами разбирайтесь, кто есть кто.
И. Л.: То есть вы снимаете
А. Б.: Не знаю. Я это не называю провокацией. Но так или иначе я всегда снимаю радикальное кино: для меня, так скажем, каждый фильм является экспериментом. Я не могу снимать обычные драмы или мелодрамы — для меня это неорганично. Я с детства писал рассказы — странные такие, радикальные. Вообще всегда был против
И. Л.: Ну, а критики его называют эстетским.
А. Б.: В современном кино эстетствовать трудно. И я совсем не считаю свои фильмы эстетскими. Просто мои картины не были скучными. За исключением, наверное, «Счастливых дней», но тогда у жизни ритм был другой. Сегодня, конечно, этот фильм кажется слишком длинным. Время меняет ритм, я вижу эти изменения. Эстетство здесь ни при чем. Кафка и Беккет мне нравились потому, что они не имели совершенно никакого отношения к реальному миру. Самое интересное для меня — это создать абсолютно искусственный мир с абсолютно реальными фактурами. Это работает: реальная фактура создает ощущение достоверности, и тогда условный персонаж вызывает у зрителей живые эмоции.
И. Л.: Кстати, о реальной фактуре. В начале фильма «Про уродов и людей» главный герой проходит миграционный контроль. Откуда он приехал?
И. Л.: То есть он приехал, и поэтому все уехали?
А. Б.: Нет, все уехали раньше, а он приехал. Вот начинается фильм с того, что человек приехал в русский город. Некий чужой человек, по имени Иоганн, не русский. И он привез с собой вот такое странное дело производство порнографических открыток. И растлил две хорошие чеховские русские семьи.
И. Л.: Вы можете о себе сказать: я — патриот?
А. Б.: Могу: я — патриот, я очень люблю родину. Я
И. Л.: Вы хорошо знаете другую Россию?
А. Б.: Я родился в Свердловске — теперь это Екатеринбург. Я пять лет учился в Горьком — теперь это Нижний Новгород. Я жил в Москве больше трех лет, потом переехал в Ленинград — теперь это Петербург В армии служил в Витебске и Прибалтике. Когда я работал ассистентом режиссера на Свердловской киностудии, то объехал всю страну не по одному разу: студия была ответственна за весь сибирский регион и дальше — от Урала до Сахалина. Так что я немножко знаю, что такое Россия. И это знание дает мне право думать, что Россия очень мощная страна и за ней будущее. Если по Америке
И. Л.: Но в
А. Б.: Нет. Ну и что? Я не могу отразить все, что я знаю о мире, в одном фильме. Только часть. У меня есть несколько наметок сценариев, где есть это пространство, но их невозможно реализовать на то количество денег, которое у меня есть. Мы занимаемся малобюджетным кино. На то, что стоил мой фильм, у вас в Москве и короткометражку снять нельзя. ‹…›
И. Л.: Иоганн, сыгранный Сергеем Маковецким, интересно обращается с оружием:
А. Б.: Абсолютно равнодушным.
И. Л.: То есть это абсолютно отрицательный герой?
А. Б.: Нет. Ну как может быть отрицательным герой, который влюбился? Человек, который страдает, не может быть отрицательным героем. Даже если он несет зло, страдание все равно придает ему
И. Л.: Почему из всех тем первых эротических фотографий вы выбрали садомазохизм? Ваши герои что, все импотенты? Это у них
А. Б.: Вы задаете вопрос, будто мой фильм имеет отношение к реализму. Условный мир требует крайних проявлений. Я выбрал эту форму любви как единственно возможную для героев, потому что другую они не знали. Вы
И. Л.: Именно в таком порядке?
А. Б.: А какое это имеет значение?
И. Л.: Сначала вы увидели извращение, а потом эстетику.
А. Б.: Я не понимаю, что такое извращение. Сегодня же никто не говорит, что гомосексуализм — это ужасно. А почему тогда говорить, что мазохизм — это страшная беда? Я убежден, что это вещи нормальные, хотя ни одну из этих форм любви не практиковал. В мире принято, что вот это — плохо, а это — уже не плохо, а это — совсем хорошо. Если гомосексуалисты проходят маршем по Европе, то почему мазохисты должны в угол забиваться? Люди просто не хотят задумываться над тем, что есть разные формы любви.
Да, теперь я понял вопрос про порядок: я выбрал для фильма эту форму любви, потому что это очень необычно,
И. Л.: Вы считаете, что общество, вырабатывая в процессе своего развития рзличные табу, убивает таким образом человеческую природу?
А. Б.: В процессе развития? Вот этого я не понимаю: никакого развития человечества нет, его никогда и не было. Человек какой был, таким и остался. Происходит только технический прогресс, изменяются формы существования человеческого тела. А само человеческое тело, его животные свойства не меняются. Я считаю, что эволюции нет. И я не поклонник дарвинизма.
И. Л.: Значит, вы религиозны?
А. Б.: Да, я православный человек.
И. Л.: Но православие — это
А. Б.: Ну, не знаю.
И. Л.: Ведь в нем есть понятие греха?
А. Б.: Давайте не будем говорить на эту тему — это личный вопрос. Каждый человек сам ответит за свои поступки.
И. Л.: Но я же не о вас лично говорю, а о ваших героях. Ведь все ваши герои пытаются нарушить табу.
А. Б.: А герои Достоевского или Сологуба не нарушают табу?
И. Л.: Они несут за это наказание.
А. Б.: Вы откуда это знаете?
И. Л.: Из литературоведения. А вы закладываете идею наказания в своих героев?
А. Б.: Ну как
И. Л.: Мне кажется, он ведет образ жизни, который его устраивает.
А. Б.: Но его бросила любимая девушка, и он покончил жизнь самоубийством.
И. Л.: Простите, но мне в голову не пришло, что эти красивые кадры, где он уплывает на льдине, говорят о самоубийстве! Тогда поясните еще один момент: розги у вас
А. Б.: Как вы думаете?
И. Л.: Никак не думаю.
А. Б.: На самом деле, они оставляют следы. Причем очень сильные. Просто когда кадр длится недолго, они появляются позже, не в кадре. Можете попробовать.
И. Л.: При случае непременно.
Баланов А. Греховные помыслы [Интервью И. Любарской] // Premiere. 1998 № 8. Сентябрь.