Четверо десятиклассников в дни выпускных экзаменов пришли поздравить учительницу с днем рождения. Учительница Елена Сергеевна немолода, одинока, и мама в больнице, и никто-никто не вспомнил, только они, дети, — «спасибо, спасибо!». Впору бы и чай попить под абажуром, и Окуджаву спеть. Идиллия? Но она опрокинется немилосердно и бесповоротно. День рождения — удачный повод, а пришли они за другим. Им нужен ключ от сейфа, где хранятся экзаменационные работы. ‹…›

Будет вечер и долгая ночь в квартире Елены Сергеевны. Дверь они закроют на ключ. Телефонный шнур обрежут ножом. «Что, что вы можете сделать?» — Все что угодно».

Сюжет, как видим, почти детективный. Но история с ключом окажется в итоге второстепенной, обернувшись в пьесе долгим и сложным идейным поединком учительницы и учеников. Один из них, Володя, вообще пришел к ней «из спортивного интeреса». Что, игра в злодеев? Нет, страшнее. Эксперимент — живы ли еще сегодня Антигоны, органически неспособные к любому компромиссу? И есть ли средство от Антигон?

Сегодня мы узнаем о юных немало горького, пугающего, непонятного, в том числе из кинофильмов и пьес. Но и среди их множества «Дорогая Елена Сергеевна» выделяется не только небывалым драматическим накалом, но и тем, что она — редкий материал для художественного переосмысления. ‹…›

Кинематограф укрупняет, подчеркивает жизненную основу, фактуру пьесы. Крупные планы: лица ребят — до чего же чисты, юны, обескураживающе юны эти лица, ничем особенным не отмеченные, такие встретишь на улице, в любой школе; множество трогательно-узнаваемых деталей скромного, но одухотворенного быта в квартире Елены Сергеевны: фотографии родителей на стене, память о детстве — плюшевый мишка, обилие книг… И сама учительница — милая, трогательная чудачка в старушечьем платье и старомодных очках, удивительно естественная, органичная в этой своей нелепости, немодности, даже, пожалуй, жалкости.

Материал пьесы сопротивляется этой тщательно воссоздаваемой реальности, этой всеохватной обычности, повествовательности, узнаваемости — и типажей. и обстановки быта, и эмоциональной атмосферы. ‹…› Авторы выстраивают действие фильма так, что драматизм проявляется постепенно, растворяясь в этой обыденности, во внешне спокойном течении событий: идет застолье, перекрещиваются реплики в разговоре, герои в постоянном движении по квартире… Мы увидим и всплески полудетских эмоций, и страх ребят перед своей затеей («я пошла домой, к маме»), их колебания, растерянность, даже слезы.

Авторы пошли на изменения в тексте пьесы, смягчая, приглушая ее жесткий драматизм и откровенную декларативность (убраны некоторые монологи, острые ситуации). Ощущение такое, что режиссер, ошеломленный и встревоженный заложенным в пьесе драматизмом, как бы сознательно отступает перед этой бездной и… даже является в разгар событий зрителям сам, а облике Соседа, разбуженного среди ночи буйным танцем ребят, словно желая сказать зрителям: «Не пугайтесь, ничего не будет, вот он я, это все игра». «Игра в злодеев…». Такой подход к материалу определяет и трактовку сюжета.

И правда, не хочется верить, никак не верится в трагедию. Нет, «круглые люди, у которых никогда не болит душа» — это не про них. Ну, заигрались, не ведая, что творят, и, заигравшись, зайдя в своих «жестоких играх» так далеко, сами испугались, раскаялись, еще раскаются…

Мурзина М. Игра в злодеев, или Средство от Антигон // Известия. 1988. 23 февраля.