Таймлайн
Выберите год или временной промежуток, чтобы посмотреть все материалы этого периода
1912
1913
1914
1915
1916
1917
1918
1919
1920
1921
1922
1923
1924
1925
1926
1927
1928
1929
1930
1931
1932
1933
1934
1935
1936
1937
1938
1939
1940
1941
1942
1943
1944
1945
1946
1947
1948
1949
1950
1951
1952
1953
1954
1955
1956
1957
1958
1959
1960
1961
1962
1963
1964
1965
1966
1967
1968
1969
1970
1971
1972
1973
1974
1975
1976
1977
1978
1979
1980
1981
1982
1983
1984
1985
1986
1987
1988
1989
1990
1991
1992
1993
1994
1995
1996
1997
1998
1999
2000
2001
2002
2003
2004
2005
2006
2007
2008
2009
2010
2011
2012
2013
2014
2015
2016
2017
2018
2019
2020
2021
2022
2023
2024
Таймлайн
19122024
0 материалов
Поделиться
Сериал без морали
Дискуссия в «Сеансе» о «Школе» Германики

Чтобы побеседовать о сериале «Школа» в редакции журнала «Сеанс» собрались по-настоящему заинтересованные зрители. Среди них были и те, кто не так уж давно школу закончил, и те, кто давно и с успехом в ней преподаёт. На стороне учителей выступили преподаватели Санкт-Петербургской классической гимназии: историк Лев Лурье, слависты Елена Грачёва и Галина Борисова, а также химик Валерий Дымшиц. На стороне «вчерашних» учеников — авторы номера «Ровесники».

Валерий Дымшиц: Перед тем, как придти на это обсуждение, я прочитал множество отзывов об этом сериале. И вот что странно: все рецензии, которые попались мне на глаза, можно условно поделить на две группы. Первые сообщают — наша школа не такая; вторые — наша школа ещё ужасней. Другими словами, всё обсуждение сводится к вопросу: «клевещут» создатели сериала или «недоговаривают»? Поэтому у меня создаётся впечатление, что для критиков не существует различения между жизнью и искусством. Отчасти ситуация напоминает реакцию ветеранов войны 1812-го года на роман «Война и мир», которые кричали, что Льва Толстого на поле сражения не было, и он всё напридумывал. Но ведь мы имеем дело с произведением не важно какого, а всё-таки искусства.

Константин Шавловский: Круг подобных вопросов связан с тем, что сериал снят в стилистике «Кинотеатра. Doc», согласно принципам которой автор стремится оказаться как можно ближе к действительности, убрав всё художественное, что стоит на его пути. Этот приём был воспринят многими зрителями буквально. Некоторые посчитали, что перед ними документальный фильм. Эта стилистика в контексте «Первого канала» несколько ошеломляет.

Елена Грачёва: Все верно: радикален контекст, а не фильм. Тот факт, что «Школа» была показана на «Первом» вызывает куда более яркие эмоции, чем её содержание. Думаю, что появись сериал на «СТС» или на «ТНТ», его бы никто и не заметил. Вообще, похожую ситуацию мы наблюдаем и в классической литературе — с расцветом физиологических очерков. Если бы их публиковали в «Северной пчеле», а не в «Современнике», публика бы падала в обморок. Тогда всех также интересовал злосчастный вопрос — «Правда или нет?» Достаточно вспомнить дискуссию по поводу «Петербургских углов» Николая Некрасова. Когда эстетика подменяется этикой, правдоподобностью и новой искренностью, зритель ведётся на заложенную в произведении подмену. Мне кажется, что в «Школе» масса мелких и точных наблюдений каким-то не очень ясным образом сочетается с желанием построить драматургию не на человеческих характерах, а на социальных типах. В советские школьные фильмы социальная типология не закладывалась, или уходила на второй план. Каждый фильм говорил о чём-то большем. А в этом сериале людей нет — только представители социальных групп — сын алкоголика, девочка-эмо, ребёнок бизнесмена.

Василий Степанов: Если бы фильм «Доживём до понедельника» был растянут на шестьдесят серий, то вся социальная подноготная вышла бы на первый план. Это неизбежно из-за сериальной формы. Мы вынуждены плотнее следить за героями. Больше узнавать об их жизни. Бытовых и личных подробностях.

Елена Грачёва: Почему же при такой протяжённости и детализации событий в сериале напрочь отсутствуют выходные? Непонятно, что эти дети делают во внеклассное время. Бухают, что ли? Даже вне школьных стен дети вынуждены существовать только в качестве одноклассников — то есть, заперты в своей социальной группе.

Анна Ковалова: В сериале «Элен и ребята» было то же самое — всё происходило в четырёх декорациях и герои общались только между собой. Возможно, это свойство сериальной поэтики.

Глеб Борисов: Это оправданно, если воспринимать «Школу» как прямое включение. Сериал идёт с понедельника по четверг, поэтому там нет выходных. В каком-то смысле «Школа» имитирует телевизионный репортаж.

Иван Чувиляев: Мне кажется, мы сейчас нащупали одно из главных свойств «Школы». Она балансирует между предельным документализмом и театром социальной маски. Только пропорции документальных деталей и художественных условностей неверные, отсюда — проблемы неправдоподобности. Это такой театр социальной маски, в котором всё подаётся предельно натуралистично.

Анна Ковалова: Если бы делался чистый театр социальной маски, было бы гораздо хуже. А если бы просто снимали, что происходит в школе, было бы скучно. Поэтому сама стратегия кажется мне верной.

Василий Степанов: Репортажем можно считать разве что заставку. В остальном же… ну, помилуйте, разве в репортажах камера так обнюхивает персонажей, задерживаясь на деталях? Ползет по коленкам, лезет из-под мышки, заглядывает в ноздрю…

Глеб Борисов: Это действительно камера-провокатор, которая постоянно нарушает личное пространство…

Константин Шавловский: Камера так близко, кажется, что она принадлежит кому-то из участников происходящего. Ведь не секрет, что, начиная с фильма «Девочки», Валерия Гай Германика ставит себя на один уровень со своими персонажами.

Василий Степанов: Думаю, здесь как раз наоборот. Для меня это фильм, который доказывает, что Германика как-то эволюционирует, несмотря на свою «вечную» тему. Она стала по-другому относиться к тем, кого снимает. Теперь это взгляд инопланетного исследователя, которому нужно всех осмотреть и проследить за процессом. Для этого и нужно шестьдесят серий.

Пётр Лезников: Камера Германики действительно стала смотреть на персонажей с позиции любопытствующего постороннего, но такого «постороннего», который когда-то был «своим». Этот наблюдатель влюблён в подростков, в их хаотичную витальность. Мне сериал нравится, потому что мой зрительский взгляд примерно такой же. Я сам недавно учился в школе, а теперь, когда смотрю сериал, с радостью узнаю себя и своих друзей. Пусть даже в виде типажей. Во мне фильм резонирует благодаря некому ностальгическому эффекту узнавания.

Ярослав Петренко: Григорий Козинцев, рассуждая о чьей-то работе, сказал так: «Вот было сначала замечательное стихотворение Константина Симонова „Жди меня“, потом спектакль „Жди меня“ — похуже стихотворения, потом фильм „Жди меня“ — уже много похуже спектакля, а затем вышли духи „Жди меня“, и это были совсем никуда не годные духи». Для меня «Школа» — это какие-то духи, сделанные из «Девочек» и «Все умрут, а я останусь». При этом у режиссёра есть неприятная манера усиливать все мерзости, которые в реальности, конечно, существуют.

Валерий Дымшиц: В том-то и дело, что правдоподобия не хватает. По-моему, всё оно сосредоточено в бессюжетной заставке в начале каждой серии. Это, кстати, самые притягательные кадры в сериале. В этой суете около гардероба что-то схвачено. А дальше, не физиологический очерк начинается, а XVIII век. Те несколько персонажей, на которых сконцентрировано внимание зрителей, вырезаны из картона. Если это секс-бомба, то она «секс-бомба и только», а, скажем, не «секс-бомба и отличница». Если это фашиствующий мальчик, то у него папа натуральный алкоголик, а не профессор для разнообразия. Все социальные типы даны в лоб. И никакого потенциала для развития характера нет. Про них всё понятно с самого начала. Милон, Правдин, госпожа Хлестакова. И драматургия чисто событийная.

Анна Ковалова: При чём тут XVIII век? Разве драматургия XX века по таким законам не строится?

Лев Лурье: Если только «Майор Пронин».

Валерий Дымшиц: Меня ещё вот что смущает: существует такой жанр — производственная драма. В школе одни учатся, других учат. «Производство» занимает значительную часть времени. В сериале «Школа» это производство отсутствует. Учителя заняты своей личной жизнью. Ученики — своей. Как они учатся? Это практически остаётся за кадром. Кто их учит, чему, как они усваивают? Списывают они друг у друга или нет? Даже списывание может стать мощнейшим катализатором отношений внутри класса — этот отличник даёт списывать, а этот — нет. В одном эпизоде появляется учитель химии, произносит два слова по делу и совершает две грубых ошибки. Я, как реальный учитель химии, поставил бы ему двойку.

Ксения Друговейко: Со списыванием была связана история одной из героинь — девочки-отличницы, которая в младших классах никогда не давала списывать, из-за чего ей неоднократно объявляли бойкот. В сериале есть множество «производственных» деталей. И в этих деталях мне видится дьявол — учебный процесс построен из рук вон плохо. В школе работают бездарные учителя и это не средняя школа, а «школа-гетто», в которой собрались самые плохие учителя и ученики.

Константин Шавловский: Может быть, Германика хотела показать плохую «Школу»? Поэтому и учитель химии делает ошибки?

Галина Борисова: Вспоминается эпизод из «Обломова», когда к Илье Ильичу приходит журналист Пенкин и спрашивает: «Что же ты не читаешь, что сейчас пишут? Об этом же все шумят? Там же всё так правдоподобно, что даже смешно». А Обломов ему отвечает: «Так вот это они себя и тешат. Для себя они и пишут. Они показывают вора, падшую женщину, надутого глупца. А человека показать не умеют».

Елена Грачёва: Авторов действительно очень интересует фактура. Им важнее написать диалог, который будет реалистичным, чем передать через этот диалог характер человека.

Валерий Дымшиц: С диалогами всё очень интересно. Здесь что-то замечательное происходит с русским языком. В действительности даже самые бестолковые подростки чувствуют языковые регистры — в зависимости от обстоятельств они могут разговаривать на разных языках. Персонажи «Школы» этого умения как будто лишены. Утомительно всё время слушать однообразную речь с бедным словарным запасом. Герой может плохо владеть высокими регистрами, но он должен хотя бы пытаться разговаривать с девушкой не так, как разговаривает со своими дружками.

Лев Лурье: В итоге получается этакий Чехов-light: нет положительных героев, никто не слышит друг друга, всем на всех наплевать — и, разумеется, все несчастны.

Валерий Дымшиц: А учителя не просто несчастны, они какие-то чудовища. Учить не умеют, детей не любят, да и как люди вне школы совершают не очень хорошие поступки. Здесь, как в фильмах про войну дети, школьники — «наши», пусть среди них даже есть предатель. Учителя — это «немцы», которых можно только убивать. Нужны они только для того, чтобы детям было с кем сражаться.

Елена Грачёва: Меня испугало вот что. Все персонажи — и дети, и взрослые — оказываются манипуляторами. Да, в каком-то отношении, школа — это зона повышенной манипуляции. Но не до такой же степени! Все персонажи нажимают только на больные точки, чтобы получить выгоду.

Пётр Лезников: Меня интересует, другой вопрос. На кого рассчитан этот сериал?

Лев Лурье: Основная идея у всех телевизионных каналов сегодня — заставить смотреть телевизор тех, кто этого не делает. При этом есть какие-то объективные обстоятельства. Цензуру, например, отменить невозможно. Нельзя критиковать правительство и Путина. Поэтому выбирается некая зона, в которой еще возможна хоть какая-то дискуссия. Например, почему наши учёные уезжают на запад, или почему милиционеры убивают людей, или откуда в армии дедовщина? На территории образования еще можно делать хотя бы поверхностные критические заявления. Проще говоря, «Школа» — это продукт разрешенного свободомыслия.

Василий Степанов: Рейтинги-то не очень. Значит, казённое свободомыслие в очередной раз не совпало с реальным социальным заказом.

Елена Грачёва: Не думаю, что создатели сериала выполняли чей-то заказ. Видно, что они хотели сказать правду — попытались сделать настолько прямо, насколько позволят.

Ярослав Петренко: Мне кажется, что сериал стал своеобразным зеркалом для общества, только зеркало получилось кривым. А отражение в кривом зеркале либо смешит, либо пугает.

Константин Шавловский: То есть, падение рейтингов «Школы» вызвано тем, что общество посмотрело в зеркало — и его отражение ему не понравилось?

Глеб Борисов: Нужно учитывать, что изначально всё было более агрессивно — был учитель-педофил, конфликт между кавказским мальчиком и его одноклассником-фашистом и так далее. А потом скандальная драматургия стала на сериальные рельсы. Многие же просто выключили «Школу» после первой недели показа или даже первой же серии.

Галина Борисова: Я спросила в одном из одиннадцатых классов, где преподаю, что ребята думают про сериал. Мне казалось, что ученики 610-ой гимназии сериал будут смотреть как раз потому, что он будет казаться им экзотикой — это не та жизнь, которую они ведут. Таких в том одиннадцатом классе оказалось двое — они сказали, что это «прикольно». Другие мальчик и девочка сказали, что посмотрели пару серий и перестали. Кстати, девочка, которая вообще-то не из самых покладистых, мне ответила так: «Там нет никакой морали».

Константин Шавловский: Такое предъявление без авторского отношения — ключевая идея направления «Новой драмы», в рамках которого начинали сценаристы сериала.

Галина Борисова: Хорошо, без авторского отношения, но сделайте это так, чтобы меня зацепило. А так — вот одна зверушка, вот вторая. Я и в зоопарк могу сходить.

Константин Шавловский: Возможно, как и в реалити-шоу, здесь важен факт твоего присутствия в какой-то среде. И никакого конфликта не предполагается. Например, как в фильме «А если это любовь?»

Анна Ковалова: Но это фильм не о школе, а о любви.

Любовь Аркус: Но в том-то и дело, что не может быть фильма — если речь идёт об искусстве — о школе. Или о заводе. Или о больнице. Это всего лишь место действия. В классических школьных фильмах школа была лишь социальной средой, в которой разворачивалось действие, а всевозможные «школьные» обстоятельства — лишь фабульными подпорками для главного сюжета, для насущной концепции действительности. «Друг мой, Колька!» — фильм об оттепели, «Доживём до понедельника» — о самочувствии интеллигента после танков в Чехословакии, «Дневник директора школы» — о тихом интеллигентском противостоянии застою. Что касается героев-детей, то это всегда был сюжет отношений личности и коллектива, который чутко менялся буквально каждые несколько лет.

Константин Шавловский: А «Школа»-то про что?

Лев Лурье: А этого, Константин, никто не знает. Здесь нет концепции действительности — и это, прямо скажем, главное. Здесь нет друга моего Кольки, которому можно по-настоящему сочувствовать, нет учителя Мельникова, с которым вместе можно думать, нет сквозной интриги, как в «Кортике», где ищут клад. И мне не понятно, почему и зачем здесь стоит следить. Я смотрел несколько американских сериалов про школу. Там сюжет всегда строится вокруг подчинения среды, которая высказывает сопротивление. Приходит к хулиганам новый учитель. Или чёрный мальчик оказывается в белой школе. И так далее. Здесь такого нет — значит, надо что-то придумать, что бы тянуло за собой развитие сюжета. Тайное школьное общество, драка цепями с гопниками из соседней школы, планы взрыва метро. Но здесь ничего не придумано, а как бы передоверено течению жизни.

Пётр Лезников: Во-первых, там всё-таки есть персонажи, которым я сопереживаю. Во-вторых, там всё-таки есть интрига — выздоровеет ли мама Епифанова, наладится ли у Будиловой личная жизнь, добьётся ли Дятлов взаимности от Носовой. В-третьих, этот сериал, как и любое другое произведение популярного искусства, выполняет образовательную функцию. «Школа» всё-таки может подсказать пятнадцатилетнему подростку, как стоит или не стоит поступать в определённых ситуациях.

Анна Ковалова: Когда я смотрела «Элен и ребята», я была намного младше героев на экране. Мне было интересно смотреть про старших. Смотреть сериал «Школа» девочки из пятого или седьмого класса не смогут — их либо туда не пустят, либо сама форма окажется слишком натуралистичной. Если создатели сериала хотят, чтобы его смотрели дети, то всё должно было бы быть эстетизировано. В «Элен и ребята» чистые кафе, красивые мальчики без прыщей и так далее. Зачем ребёнку правда жизни?

Елена Грачёва: А что тогда делает «Школу» произведением искусства?

Ксения Друговейко: Она является им в той степени, в которой можно назвать искусством всякое художественное осмысление реальности. Но если уж говорить о конкретике, то мне нравится «школьная» расплывчатая драматургия и незавершенность сюжетных линий, потому что это драматургия, хотя бы приближенная к течению жизни. Человеческие отношения и истории этих отношений ведь длятся всю жизнь — встречи и расставания возобновляются, повторяются. Конфликты, как бы бурно они ни развивались, далеко не всегда завершаются эффектными фейерверками.

Анна Лис: А я нахожу в «Школе» всё то, чего напрасно жду от других современных фильмов. Смотрю я «Сказку про темноту» — и вижу искусство, но это искусство я никогда не смогу полюбить. Я вижу стиль, но стиль этот не вызывает и не может сопереживания. А во время просмотра «Школы» они возникают.

Валерий Дымшиц: Если я правильно понял, то получается, что это обычная мыльная опера, которую попытались упаковать в новый киноязык. И произошло несовпадение потенциальной аудитории мыльной оперы и аудитории, готовой к новым формам. И создатели сериала сели между двух стульев. В этом и вся проблема.

Любовь Аркус: Мне кажется проблема в другом. Есть две вещи, которые могут делать произведение искусства. Вещь номер один — это хорошо усвоенная традиция, ремесло в руках и устоявшаяся система ценностей. Вещь номер два — харизматический автор, который может обойтись без ремесла, нарушать традицию, но предлагает свою картину мира и, соответственно, свою систему ценностей — обновленную, взамен ороговевшей и тем фальшивой. Третьего пока никто не придумал.

Лев Лурье: Именно так. Мне кажется невозможным создать сериал без положительного героя, без морали. Это всё-таки сериал, а не фильм «Восемь с половиной».

Елена Грачёва: Не знаю, есть ли там мировоззрение или нет, но какие-то проходные мотивы выделить можно. Кроме манипуляции — это тотальная невозможность коммуницировать. Никто ни с кем не может общаться. Любая коммуникация, если случается, приводит к раздору. Этот микрокосм передан, но если мы берём вечную тему, нужно сказать что-то новое. Имеем ли предмет для обсуждения этого поколения? Давайте попробуем говорить об актуальности. Перед нами школа этого года — что в ней, какие проблемы или хотя бы приметы нынешнего времени?

Лев Лурье: Да, это интересно. Германика снимает школьников, условно говоря, «тучного времени», то есть стабильного времени эпохи Владимира Путина до кризиса. А сейчас время кризисное — это чрезвычайно важная деталь не только в плане внешнего, а с точки зрения мировоззрения. Нынешние дети-школьники гораздо менее склонны к протесту — то, что раньше надо было доказывать, сейчас становится очевидным.

Анна Ковалова: Мне кажется, в «Школе» нет случайных несовпадений. В сериале специально показано, насколько в сегодняшней школе всё печально. По-моему, это как раз актуально.

Валерий Дымшиц: Что же у нас получается? Есть общественный институт, призванный защищать интересы и безопасность граждан — милиция. Вместо выполнения своих обязанностей его представители грабят, убивают, воруют — и давно потеряли всякое доверие со стороны этих самых граждан. Есть другой, не менее важный общественный институт — школа. Если следовать нормальной общественной презумпции, школа даёт детям образование и способствует их социализации. Валерия Гай Германика же пытается показать нам, что этот институт выродился или потерпел некий внутренний крах. Он своим целям, предусмотренным обществом, не отвечает.

Лев Лурье: Проблема школьного образования в том, что нет «средних» средних школ. Существуют очень хорошие школы и «школы-гетто», где нет хороших учителей и собираются тяжёлые ученики. Ко мне часто обращаются с такой проблемой: «Мой ребёнок не шибко талантливый и не супер-способный, и в вашей гимназии ему учиться тяжело. Куда вы посоветуете его отдать? Где есть хорошая простая школа?» Нигде. Нет таких.

Константин Шавловский: Мне кажется, что если выходит такой сериал, построенный на холодном наблюдении и фиксировании без всякого сочувствия к краху школы, это тоже многое говорит о настоящем моменте.

Школа: круглый стол. Учение без плюхи не довлеет // Sèance.ru 2010. 27 апреля.

Поделиться

К сожалению, браузер, которым вы пользуйтесь, устарел и не позволяет корректно отображать сайт. Пожалуйста, установите любой из современных браузеров, например:

Google Chrome Firefox Opera