Итак, дверь распахивается! Сама. И, словно не коснувшись ее, взмахивая огромным цветастым крылом немыслимого, брошенного через плечо шарфа, влетает в зал наш мэтр — Григорий Михайлович Козинцев. Да, да, именно влетает, едва касаясь великолепного старинного паркета, тонкий, высокий и стремительный, весь порыв вперед, весь динамика! Крутя длинными гибкими пальцами тонкую кизиловую трость, он, гладко причесанный, в такой же, как у всех у нас, но только удивительно элегантно сидящей на нем черной фэксодежде, устремляется к стоящему в ожидании его креслу или стулу. А иногда, вдруг облюбовав неожиданно какой-нибудь куб, из которых мы городили наши условные декорации, усаживается на него и, обкрутив одной ногой другую (кажется, раза три или четыре) и замерев в какой-то острой изломанной позе, опершись одной рукой о трость, а другую с острым локтем закинув куда-то назад, высоким фальцетом произносит:

— Здравствуйте, товарищи!

— Здрасте, — единым дыханием гаркаем мы.

Соболевский П. Из жизни киноактера. М.: Искусство, 1967.