<...>
Откуда пошел «эмоциональный» сценарий? Его «изобрел» Ржешевский. Исходя из правильного положения, что сценарист Должен эмоционально заразить постановочную группу, Ржешевский писал сценарии, в которых вместо конкретных образов он давал режиссеру набор патетических восклицаний, многозначительных недомолвок, элегических многоточий и ничего не говорящих эпитетов.
Например, как знать, какой пластический образ соответствовал таким местам одного из сценариев Ржевского[1].
«На какой-то изумительной... дороге...»
«Замечательный человек...»
«Ровно двенадцать лет этого человека не было дома...»
«...пришедший в новую жизнь чорт знает с какими надеждами».
«Удивительный поцелуй...» (разрядка везде моя, — А.К.).
Что говорят эти «образы» кадры режиссеру и даже просто читателю? Ведь это плохо даже литературно.
После экзальтированной читки Ржешевским его сценария «Первая конная»[2] оставалось впечатление талантливой истерики.
Ржешевский эпатировал кинотворческую среду наших фабрик и, оглушив ее, привил ей «метод» эмоционального сценария.
В своих «классических» образах Ржешевский прикрывал «взволнованной речью» не только неумение пользоваться законами момента, но и неумение найти конкретный образ.
И это характерно не только для Ржешевского.
Но разве этот классический пример литературщины не является одновременно типичным примером сценария-полуфабриката, «этапа», даже сырья, хотя это ни в какой мере не чертеж? Разве не очевидна здесь явная ставка на то, что «режиссер доработает», а не законченное художественное произведение?
<...>
Капустин Д. Еще о профессиональной гордости сценариста // Искусство кино. 1932. № 19. С. 26-31.