С тихой, повествовательной интонации, с точных, мимоходом сделанных зарисовок, с черточек тбилисского быта начинается новый фильм Р. Чхеидзе. Фильм о молодежи, о выпускниках школы, о тех, кто, как говорится, выходит в жизнь. Вернее — выходил в жизнь весной 41-го года.
...Ребята идут в школу. С улицы, где собирается группа мальчишек, шумливых и развязных, действие переносится в класс. Десятый класс. Типичный класс типичной довоенной тбилисской школы.
Зритель всегда откликается на подробности, напоминающие ему о его собственной школьной жизни, — это трогает, даже умиляет, и чем старше человек, тем, наверное, сильнее. Не знаю был ли у авторов фильма расчет на такое восприятие. Во всяком случае, вся первая половина картины проникнута настроением этой конкретной, непридуманной действительности, знакомой каждому и каждому дорогой.
Эта действительность вовсе не безмятежна, если мерить ее мерками мирной жизни или разбирать по формулам «школьного» фильма, хотя и нет в ней острых столкновений и трудно разрешимых конфликтов. Но она становится для ребят, героев фильма, и для нас, зрителей, памятью о счастье и безмятежности. Так было тогда, до войны, и вчерашние школьники, сидя в окопах, будут вспоминать потом эти недавние, безвозвратно ушедшие дни — изменится их взгляд на мир, и по контрасту с фронтовой жизнью они острее оценят свое прошлое.
Внимание Р. Чхеидзе к подробностям мирного, довоенного бытия слишком постоянно, чтобы его можно было счесть случайным. Замедленность начальных частей фильма, повторение реального темна жизни осуществляются в фильме иначе, чем часто предполагает современный кинематограф с его стремлением вглядеться поближе, попристальнее в реальность, в человеческую психологию, чтобы в едва заметных, как будто нечаянных чертах документально зафиксированной действительности отразить ее сущность. У Чхеидзе принципиально иной подход к материалу, обозначившийся еще в его первой самостоятельной работе «Наш двор». Он подчиняет простые, повсеместно встречаемые, легко узнаваемые явления довольно жесткой сюжетной организации.
Итак, сценарист и режиссер фильма «Ну и молодежь!» отобрали для показа заведомо повседневное, почти банальное. Характерна в этом смысле речь героев: обилие ходячих фраз, ленивые шутки — не остроумие, а просто распространенная манера разговора, подзадоривающая, колкая, добродушно-иронизирующая. Это не только повседневно-бытовое, но и национальное.
Режиссер не спешит что-либо акцентировать, ведет рассказ просто, без нажима. Намеренно упускает эффектные возможности, хочет подчеркнуть обыкновенность своих героев. Он, не торопясь, знакомит с ними зрителя, дает приглядеться, запомнить их как следует. Чтобы затем понять, оценить, глубже разобраться в том, чего стоят — по самому большому счету — его персонажи. «Ну что за молодежь нынче?!» — этот вечный вопрос-восклицание мимоходом прозвучит в начале фильма: всего лишь реплика прохожего. А для Чхеидзе в выяснении этого вопроса — основное то. ради чего он делал картину.
В переломный — не только для сюжета, но прежде всего для жизни, для самой действительности — момент произойдет в фильме переход от легких, беспритязательных зарисовок к эмоционально насыщенному размашистому письму. «Война!» — и вот сметается все привычное, каждодневное, приходит иная повседневность, та, к которой привыкнуть нельзя, новые измерения вступают в силу и меняют закрепленный в традициях уклад. ...На тихую улочку вырывается женский плач. Мать оплакивает сына — вот что стало теперь повседневностью. Для героев фильма война начинается не с бомбежек и артподготовок — с этим они столкнутся позже, — война приходит к ним как недобрая весть, как этот заглушенный стенами дома плач. И начинается с проводов одноклассника, первым призванного в солдаты.
Тема, возникшая в начале картины и сформулированная в ее названии, не то чтобы меняется, она переводится в иной регистр, и в ней отчетливо прорастает еще одна — включение в войну, в общее патриотическое дело. По-школьному реагируют ребята на события, будто даже радуясь признанию собственной взрослости, не ощущая еще во всей полноте драматизма переменившейся действительности.
Ребята идут на фронт. Но даже солдатская жизнь начинается тоже как-то не по-взрослому: еще очень сильно в них полудетское восприятие мира, и не скоро они от него отделаются, в сущности, и не отделаются вовсе, не успеют. Будет у них первый бой — настоящий бой, с отвагой, которая как бы сама собой появляется в азарте борьбы, с радостью возвращения в окопы, со счастьем видеть всех своих невредимыми. А потом они столкнутся с первой смертью — от шальной пули погибнет Леван, над которым все так любили подтрунивать...
То, что происходит на экране, мы как будто бы видели, оно нам знакомо в общих своих чертах. Реваза Чхеидзе и сценариста Сулико Жгенти не назовешь первооткрывателями темы. Рассказ о вчерашних школьниках, юнцах, которым жить да жить, если б не война, — эта тема пришла в киноискусство давно. Но никто не может обвинить художников, вновь обратившихся к известному сюжету, в повторении виденного. Путь к повторению указан самой жизнью, и речь может идти лишь о том, какими идейными и художественными мотивами инспирировано возвращение к, казалось бы, уже до дна исследованной теме.
«Мы сняли картину, — говорил Р. Чхеидзе, — о юношах и девушках 40-х годов. Война подняла их с ученических парт и бросила в пламя великой битвы. И они выполняли свой долг. Мы лишь хотели показать в фильме, что те тяжелые и героические годы способствовали выявлению самых высоких человеческих качеств. И последующие поколения унаследовали все лучшие черты военного поколения.
Автору молодежного фильма очень важно определить, на каких примерах и идеалах построит он свои этические и эстетические концепции. Что касается меня, то я думаю, что только яркий положительный пример несет в себе заряд высокой нравственной силы».
Это не просто авторская декларация. Это раскрытие идеи фильма «Ну и молодежь!». И, может быть, наиболее яркое, сильное выражение она получает в тех военных эпизодах картины, где герои поднимаются на подвиг.
Обрыв на линии связи. Пригнувшись, бежит по открытому полю под обстрелом связист. Тянет провод. Кажется, осталось преодолеть всего несколько метров. Все быстрее и быстрее разматывается катушка с проводом, оставленная в окопе, где с напряжением следят за ней товарищи солдата. И вдруг — катушка остановилась. Молча переглянулись бойцы, и уже другой солдат тянет линию связи, а на вращающуюся катушку смотрят его друзья. Снова остановилась катушка. И третий бросается под обстрел... Четвертый...
’По-настоящему образна, многозначна эта часть фильма. Фронтовая линия связи, от которой зависит сейчас судьба взвода, вырастает до более широких понятий, маленький участок боя, где сражаются герои фильма, становится как бы решающим рубежом Родины.
Чувство глубокой народной солидарности побуждает молодых солдат к подвигу. За спиной героев не только родной город — вся страна, их подвиг — подвиг советского народа. Так героическая, патриотическая тема фильма раскрывается и как интернациональная. Чхеидзе здесь снова обращается к мотивам фильма «Отец солдата», показывая единение, сплоченность советских людей, воспитанных в духе интернационализма.
Герои фильма «Ну и молодежь!» — разные люди, и разные должны были быть у них дороги. Должны были, но не будут — всенародна беда, и война еще крепче объединит их до тех пор, пока не погибнут один за другим в ее огне ребята, которых мы успели узнать и полюбить.
И только мальчишка по прозвищу Редиска — добровольный завхоз, администратор и казначей группы — останется в живых, дойдет до Берлина и на щербатой стене рейхстага мелом выведет имена своих друзей — одноклассников и однополчан.
Тема закономерности, естественности подвига, долга для Чхеидзе настолько обязательна, безусловна, что он, похоже, не считает даже нужным ее специально доказывать, обосновывать, аргументировать, а просто констатирует как нечто естественное и необходимое.
К сожалению, в фильме «Ну и молодежь!» порой сталкиваешься с такой бездоказательностью. Ведь мало довольствоваться только констатацией факта, мало показать действие, нужно показать и то, как оно стало возможным. А этого иной раз нет в фильме, и первой виной тому — сценарий. Хотя повинна и режиссура: там, где постановщик ослабляет интерес к переходным психологическим состояниям героев, сосредоточивая все внимание на кульминационных моментах, тема неизбежно ограничивается конспективным изложением, не разрабатывается вглубь.
Характеры героев фильма не показаны в последовательном, постепенном развитии. Заявлены «исходные данные», затем в соответствии со строением сюжета происходит резкий скачок из одного состояния в другое — дается результат, подводится итог. Между тем, во вчерашних школьниках уже были заложены черты завтрашних солдат, защитников Родины. В картине же это новое качество, в котором предстают герои, выглядит для зрителя если не неожиданностью, то, во всяком случае, недостаточно обоснованной закономерностью. Видимо, в полемическом задоре авторы картины в поисках контраста затушевали, не раскрыли с необходимой полнотой характеры своих персонажей.
В ткань фильма, непритязательного и негромкого, режиссер вводит элементы символики. Вот после выпускного вечера ребята шеренгой идут по аллее, позади них падает срубленная садовником ветвь, потом еще одна, еще и еще, а дорогу им перекрывает строй солдат — и вы отмечаете в своем сознании, что для Чхеидзе это не просто поэтическая деталь, а символ, знак: кончился определенный этан жизни героев. Осталось позади безмятежное детство. Вот герои на парашютной вышке: прыгает одни, второй, третий. Каждый произносит перед прыжком какие-то особенные слова, читает стихи — все это громко, настойчиво, чтобы нельзя было не понять, не обратить внимание: совершается действие, смысл которого не исчерпывается содержанием эпизода.
Сами по себе эти символы возражения не вызывают. Но режиссер явно перегружает действие этими равнозначными символами, отступает порой от первоначально избранной манеры, главная сила которой в предельной конкретности.
Это замечание вовсе не значит, что мы отказываем Р. Чхеидзе в праве на патетику, нет, описанные выше эпизоды героизма гибели молодых солдат тоже патетичны. Простота и безыскусственность взгляда на мир характерны для Чхеидзе так же, как характерно для него стремление внести в обыденную ситуацию свой собственный, пафосный романтизм.
Зная не один фильм режиссера, можно с уверенностью сказать, что без этих ударных моментов Чхеидзе трудно обойтись. Такова особенность его стиля. Достаточно вспомнить «Отца солдата», где переходы от житейски-достоверного к патетическому, от мельчайших натуральных подробностей к символу, вырастающему из той же конкретной реальности, удивительно органичны.
Нельзя сказать, что в картине «Ну и молодежь!» материал не давал возможности для таких переходов. Но, взявшись рассказать обычную историю, Р. Чхеидзе делает все, чтобы она так и воспринималась, но иногда неожиданно, пренебрегая художественной логикой, переключается на патетический стиль, не подготовив к этому ни своих героев, ни зрителей. В таких случаях повествование теряет в своей цельности.
К творческим поискам Р. Чхеидзе критики с самого начала отнеслись заинтересованно. В сущности, это были не поиски стиля (манера режиссера определилась почти сразу, и уже по фильму «Наш двор» можно судить о его художественном почерке), а скорее поиски своей темы, которая с наибольшей полнотой соответствовала бы мировосприятию художника.
После фильма «Наш двор» Чхеидзе делал разные картины. Здесь была и экранизация историко-героического произведения «Майя из Цхнети», был «Клад», где нравственным исканиям автора не хватило глубины и естественности. Лишь получив сценарий, в котором органически соединились две присущие творческой стилистике режиссера линии — патетическая и бытовая, — Чхеидзе создал свою лучшую картину «Отец солдата».
Теперь мы видим, что создатели фильма вновь вернулись к той же теме, к тому же периоду нашей советской жизни — значит это им дорого, не отпускает их, беспокоит, волнует.
В «Отце солдата» герой — старик с устоявшейся нравственной позицией, с народной, крестьянской, взращенной большим жизненным опытом мудростью.
В фильме «Ну и молодежь!» герои — мальчишки; у них нет еще серьезного житейского опыта, они — всего лишь на пороге постижения жизни. Но их духовная сила, их нравственное мужество столь же незыблемы, как и цельность старого крестьянина.
В этой вере в человека, в добром, гуманном взгляде на мир, снова проявившихся в новом фильме С. Жгенти и Р. Чхеидзе, залог их будущих художественных открытий.
Дуларидзе Л. Славные герои Реваза Чхеидзе // Искусство кино. 1969. № 11. С. 18-23.