<...>
Кокаиновый коктейль Тарантино, Родригеса и Ко при перенесении на российскую почву утрачивает остроту и напоминает плоды апельсинового дерева, выращенного пытливыми земледельцами Мурманска. У Тарантино — жанровая культура высочайшей пробы. Поэтому он в состоянии создавать новые варианты и вовсе выходить за пределы жанровых канонов. В России жанровая культура несколькими классами пониже. Ее еще только предстоит осваивать. В этом смысле весьма продуктивно работает Николай Лебедев в своем режиссерском дебюте «Змеиный источник».
Лебедев по первой профессии — киновед, так что законы и правила жанрового кино известны ему очень хорошо. Стеба поменьше, чем в «Мичмане», зато кинематографической культуры во много раз больше. Лебедев снял многослойную картину, где жанровые перипетии замешаны на хорошем знании русской литературной традиции (прежде всего Достоевский и Сологуб с его «Мелким бесом»), а криминальные ситуации являются следствием метафизических законов, проявляющих себя в глухом провинциальном городке. Первое попадание в «десятку» — стартовая идея. Хичкоковский триллер о серийном маньяке и атмосфера тоски, болот, «свинцовых мерзостей жизни», бытового мистицизма и царства «мелких бесов», больше соответствующего не рациональной выверенности, точности и архитектурной красоте хичкоковских картин, а иррациональному туману с фольклорным привкусом чертовщины то ли раннего Гоголя, то ли символистов первого поколения. Когда впервые удается соединить, состыковать прежде несоединимое и нестыкуемое: фактуры, идеи, сюжеты — всегда получается нечто оригинальное.
Второе — в неожиданном размещении монструозной коалиции зла в лабиринтах заурядной средней школы. Носителями губительных энергий в «Змеином источнике» становятся директор школы (Ольга Остроумова) и ее заместитель (Евгений Миронов). С актерами Лебедев, что называется, угадал. Персонажи Остроумовой и Миронова зловещи в силу заурядности провинциальных комплексов и психосексуальных патологий. Собственно говоря, в фильме два «змеиных источника», два центра интенсивной монструозной активности. На социально-бытовом уровне — школа, на космическом — вселенная. В одном из эпизодов свидетель убийства, старичок-резонер, говорит о том, что маньяк — только часть целого. А целое — и герой многозначительно указывает на небеса. Таким образом, маньяк — пустое следствие, рябь на воде, отражение космического закона. Маньяк — это роль, но за ролью скрывается драматург.
Напомню, жизнь структурирует свой смысл в определенном характере событий. Не случайно человеку свойственно разгадывать таинственные знаки реальности. Одна женщина разбивает чашку и не обращает на это событие никакого внимания. Другая — вздрагивает от ужаса. И в том, и в другом случае произошло некое событие жизни. Реальность озвучила себя. Почему только одна женщина идентифицировала разбитую чашку со своей жизнью, а другая — просто отвернулась? Для одной событие и его смысл в том, чтобы испугаться. Для другой — в том, чтобы отвернуться. В одном случае сознание резонирует с чашкой, но и в другом — тоже резонирует, только с обратным знаком. С проблемой добра и зла — то же самое. В одном случае сознание какого-то человека резонирует с событием таким образом, что происходит то, что мы называем злом. Чашка разбилась. В другом — добром. Хотя чашка разбилась и на сей раз. Лебедев из участников форума ближе всех подобрался к вопросу о том, почему сегодняшняя российская реальность озвучивает себя в изобилии криминальных ситуаций. Почему чашка все время разбивается? Почему роль маньяка ни на секунду не остается вакантной? Что это за зловещий естественный отбор? Что с сознанием? Почему оно резонирует с реальностью именно таким образом?
Бондаренко В. Криминальный шабаш // Дело. № 9. 1998