<...> Усатова и Балуев могли бы этот фильм вытянуть до истинно народного кино. Хотя... Долгий эпизод с плывущими по реке долларами квалифицирован кем-то из критиков как «вставная челюсть сюжета». Надо полагать, вроде Калининского проспекта, вырвавшего у Москвы ветхую Собачью площадку. Но ведь Хотиненко снимает не патриархальную деревню. И вот плывут по речке баксы, за ними бросается все население деревни, потом сообщают, что они фальшивые, наших не проведешь и т. д. Выпадающий из фильма этот, казалось бы, искусственный, бредовый кусок гораздо точнее воспроизводит мифологию, то есть сверхреальность нынешней деревни, нежели до косточки вжившийся в роль Евгений Миронов. Миф завершает, оформляет реальность не в жанр анекдота, не в комедь посреди драматического сюжета, но в постоянно колеблемое варево смыслов, где очень зыбка граница между сущим и липой.
Евгений Миронов перевоплощается в героя, кажется, идеально. Между актером и персонажем иголки не просунешь. Он и по-русски-то говорит, как нерусский, — интонация! Похожее впечатление я вспоминаю от додинских актеров, окавших, как настоящие, в знаменитых «Братьях и сестрах». Тогда, в том легендарном спектакле, открывшем Додину дорогу на Запад, где он теперь выступает в роли главного разносчика русской театральной культуры, резанула фальшь режиссерской установки, когда будто бы тотальная достоверность вымуштрованных актеров порождала, однако, непредвиденную замыслом спектакля искусственность, или миф о достоверности.
<...>
Абдуллаева З. Живые и мертвые // Искусство кино. №9. 1995