Черты документальной хроники отчетливо и последовательно выявились в пьесе Юрия Тарича «Святые безумцы», оконченной еще в 1922 году^[1] и зачинавшей в нашей драматургии большой цикл произведений, посвященных героям «Народной воли». Шесть картин этой драмы, рисующих различные стороны деятельности и быта народовольцев (работа редакции и типографии подпольной газеты, динамитная мастерская, встреча нового 1880 года и т. д.) лишь слегка связаны между собой подготовкой взрыва в Зимнем дворце.
Влюбленность автора в своих невыдуманных героев сказалась, однако, не в идеализации их образов, а в стремлении восстановить подлинные картины, дать слово фактам, документам воспоминаниям. Ю. Тарич назвал свою пьесу «историческими сценами». Термина «документальная драма» тогда еще не было, он появится несколько десятилетий спустя, но по сути «Святые безумцы» — документальная драма. Другое дело, что не все относящиеся к делу документы были известны писателю, что не все он смог достаточно критически оценить. Да и не только он, в исторической науке, занимавшейся той же темой в 20-ые годы, «публикация архивных находок, накопление нового материала заметно обгоняли его анализ и осмысление»^[2].

Но те документы, мемуарные материалы, которые были в распоряжении Ю. Тарича, он стремился не переработать, не «переплавить в горниле фантазии» (такого термина, кстати, тоже пока еще не было), а восстановить в их доподлинном, ничем не замутненном виде. Не случайно издание пьесы сопровождалось историческими справками на 23 страницах, а в самом тексте 70 (семьдесят!) сносок и ссылок на литературу вопроса:
«Картина погрома (типографии —В. А.) в ночь на 17 января 1880 года точно воспроизведена по воспоминаниям С. Ивановой («Былое», 906 г.—IX), «Хронике» Шебеко, по очеркам «В подполье».
«Подлинные слова Желябова (см. С. Степняк — „Подпольная Россия. Софья Петровская“)».
«Подлинные слова Перовской. («Былое», 906. г., VIII, стр. 125).
«Сцена написана по воспоминаниям О. Любатович».
«Подлинное стихотворение Н. А. Морозова».
«Подлинные слова С. Халтурина. (Плеханов — Русский рабочий в революционном движении, стр. 80)».
«Подлинные слова Кибальчича» и т. д. и т. п.
Все, что не документируется, также специально оговаривается автором: «способ приготовления нитроглицерина передан со слов Анны Васильевны Якимовой», «история с баранками передана мной по личному рассказу С. А. Ивановой-Борейша... Появляется в литературе впервые», «случай... рассказан мне лично С. А. Ивановой-Борейша» и пр. Оговариваются и малейшие авторские вольности.
«Научный аппарат» пьесы, сноски, ссылки, цитаты — отнюдь не украшение. Автор действительно предельно ограничил свою роль, добровольно отказался от права на вымысел, на поправки и подсказки. Вот конкретный и характерный пример.
2-ая картина драмы изображает эпизод из жизни Н. А. Морозова и О. Любатович. Воспроизведен он по очерку С. Степняка-Кравчинского «Ольга Любатович». В ноябре 1879 года Любатович была арестована на квартире А. Квятковского, где полиция устроила засаду. Н. Морозов отказался покинуть их совместное жилье, рассчитывая, что жену приведут сюда рано или поздно, не желая ее покидать и надеясь вместе обдумать план бегства.
Через некоторое время полиция привела Ольгу. Она разыгрывала «дамочку», искавшую портниху и ошибшуюся дверью, он — мирного обывателя, «инженера». Сделали обыск, но ничего предосудительного не нашли. Вид «инженера» и всей обстановки также подействовал на пристава успокаивающе. Ю. Тарич точно воспроизводит все диалоги, которые приводятся в очерке Степняка-Кравчинского.
Ю. Тарич: Околодочный. По-настоящему, я должен бы арестовать вашу жену в виду ее абсолютно недопустимого поведения, но я этого не сделаю. Я вас оставлю лишь под домашним арестом до проверки ваших документов... Вы видите, что полицейские чины абсолютно не такой жестокий народ, как их изображают.
Николай. Во всякой профессии есть честные люди.

С. Степняк: — По-настоящему, я должен бы арестовать вашу жену, ввиду ее поведения, но я этого не сделаю. Я вас лишь оставлю под домашним арестом до проверки ваших паспортов. Видите, — прибавил он, — полицейские чины вовсе не такой жестокий народ, как их изображают.
— Во всякой профессии есть честные люди, — отвечал «инженер» с поклоном^[3].
Но не только диалоги или само развитие событий, все малейшие обстоятельства, все малейшие детали побега, рассказанные С. Степняком, переводятся драматургом в реплики, а если не в реплики, то в ремарки пьесы.
С. Степняк, скажем, сообщает, что «когда под каким-то предлогом Морозов вышел в коридор... и прошел мимо кухни, то увидел городового на своем посту с широко открытыми глазами, бодрствующего и внимательного»^[4]. У Ю. Тарича Николай «идет в переднюю. Городовой смотрит во все глаза, бодрствующий и внимательный».
У Степняка: «...Ольга готова была заключить, что путь к свободе открыт... — так сияли глаза Морозова по его возвращении»^[5]. У Тарича: «Николай медленно идет назад... На лице его сияет радость новой удачной мысли».
У Степняка: «Чтобы как можно больше заглушить звуки шагов... они надели галоши прямо на чулки»^[6]. У Тарича: «Николай: Вот что, — надевай прямо на чулки калоши... Ольга. А верно. Оно и лучше — не слышно будет шагов».
«Тут не прибавить, не убавить». И автор строго следует этому правилу во всем.
Не следует думать, что в пьесе «Святые безумцы» вообще нет авторского текста. Он есть, но, так сказать, вынужденно, для заполнения досадных пробелов в мемуарной литературе. При этом и здесь автор исходит из точно известного. В воспоминаниях об А. Д. Михайлове, одной из центральных фигур «Народной воли», скажем, не раз подчеркивалось, что он был «хозяин» организации, бдительное и суровое око, непрестанно оберегавшее безопасность извне и дух дисциплины внутри ее^[7]; недаром друзья называли его Дворником. В соответствии с этим построена и вся роль А. Михайлова. Он в основном только и делает в пьесе, что проверяет конспирацию и требует дисциплины.
«А почему у вас знак не в порядке?.. Условлено было ставить цветок в левом углу подоконника, а у вас он стоит в правом... Вы обязаны подчиняться требованиям конспиративной дисциплины» (1-я картина).
«...Вот закрываю окна. Ведь они никогда не подумают ни о безопасности, ни о знаке... Никак их не приучишь к дисциплине» (2-я картина).
«Где твой знак? Где знак?.. Штора должна быть полуспущена,
«А у тебя... Пропадешь с вами растяпами» (4-ая картина).
«Почему знак на этом окне, когда он должен быть на этом?» (6-я картина).
«Там, где кончается документ, я начинаю», — скажет впоследствии Юрий Тынянов. Для Ю. Тарича, как и для многих его современников, в документе были все начала и концы. Но поскольку сами документы были захватывающе интересны и говорили о людях необычайных, их сценическое воспроизведение, оказывалось таким же увлекательным и необычным. Пусть отдельные сцены пьесы не были спаяны ни общим сюжетом, ни общей концепцией. При всей своей отрывочности, они давали отрывки невыдуманной, не сочиненной истории. А подлинность отрывка стоит порой сочиненной концепции, иного придуманного сюжета.

Айзенштадт В. Русская советская историческая драматургия. Ч. 1. 1917-1929. Харьков, 1969. С. 78-81.