- Валентин Васильевич, правда ли, что вас в свое время без всякого музыкального образования чуть ли не приказом из министерства перевели из строительного института в консерваторию?
- Правда! Я был музыкальный ребенок, но профессию из этого делать не собирался. Все дети вначале более или менее гениальны, как Леонардо да Винчи. А потом воспитание их притаптывает, и их таланты засыпают. Помню, в сорок первом году мне было 4 года, я под столом громко пел "Могучая, кипучая, никем не победимая..." А мне кричат: "Тише, тише!" Ведь немцы уже вошли в Киев...
После войны показывали много трофейных фильмов, и были ленты про композиторов - Бетховена, Шуберта... Родители заметили, какое это на меня производит впечатление, и купили мне пианино "Красный Октябрь". Я думал, что сразу сяду и заиграю, как в кино. Дождался, пока все ушли, попробовал - ничего не получается! Я недоумевал: а как же тогда в фильмах?
Помню, огромное впечатление на меня произвел польский фильм "Юность Шопена". Был 1949 год, я к тому времени уже посещал филармонические концерты - особенно летние, в саду. Но когда я услышал музыку Шопена, мне показалось, что это в сравнении с остальным - чудо музыки.
- Отсюда ваше увлечение романтизмом?
- Такое у меня было детское впечатление. Сейчас это уже не так, но был в этом какой-то знак. Так я попал в это дело. Однажды я узнал, что ребята, с которыми я играю в футбол, учатся в консерватории. Меня это настолько поразило, что я влез на дерево и просидел там два часа, размышляя на эту тему. И я сказал им, что сочиняю музыку, а сочинял я с пятнадцати лет. Они пригласили меня в студенческий клуб, и я сыграл им свою вещь. А там были педагоги консерватории, которые этим клубом руководили. И произошло невероятное. Я к этому времени закончил вечернюю музыкальную школу по фортепиано, но никуда дальше не пошел и учился на третьем курсе строительного института. И тут сдаю я экзамен, а меня вызывает декан и говорит: "Так, товарищ Сильвестров, забирайте свои вещи и идите в консерваторию". Меня перевели по линии министерства из одного вуза в другой.
А у меня же не было никакой музыкальной подготовки, я не знал ни гармонии, ни сольфеджио и все сочинял по слуху. Я и сейчас сочиняю по слуху, а не по нотам. Потому что если сочинительство бумажное, человек конструирует, действует шаг за шагом, выстраивая форму. Но такая музыка, как бы хорошо она ни была сделана, совершенно исчезает из памяти даже самого композитора.
А музыка, сочиненная по слуху, - более робкая с точки зрения мастерства, потому что тут главная цель - не забыть то, что на тебя снизошло. Таков, между прочим, Шуберт. В его произведениях нет никакого мастерства, ничего, кроме озарения и мелодического подарка, который он получил.
- Как получилось, что ваша музыка в 1960-е годы попала на Запад?
- Самым простым способом. У нас были контакты, были адреса... Мы тогда были как непуганые птицы. Наш киевский дирижер Блажков переписывался даже со Стравинским до его приезда в Советский Союз. Это была хрущевская оттепель, и мы получали по почте письма, партитуры, пластинки. Потом все это прикрыли, в том числе и пластинки. И не из-за идеологии, а потому, что после появления Beatles пластинки стали коммерцией. А таможенники не различали Beatles и авангард и стали с нас требовать огромные суммы, а у нас не было денег, чтобы их выкупать. Так оно и прекратилось.
И сочинения наши тоже таким способом на Запад попадали. В 1961 году одно мое сочинение прозвучало на Берлинском фестивале, и его заметил знаменитый музыкальный критик Адорно. А я не знал тогда, кто это такой.
Говорят, мое авангардное сочинение 1965 года показывали Стравинскому, и ему понравилось. Сам я выехал первый раз из страны в 1986 году, и сразу в Америку.
- Но в отличие от многих других вы вернулись и живете в Киеве. А вы ведь в свое время подвергались гонениям, вас исключали из Союза композиторов...
- Было такое в 1970 году. Нас обвинили в том, что головки нот у нас нормальные, а хвостики обращены в сторону ФРГ и Америки. И нам пришили политическое дело - что мы не одобрили вторжение советских войск в Чехословакию. За нас вступились Шостакович, Кара-Караев и Хачатурян, но даже при их помощи нас два года мурыжили.
- А потом восстановили?
- Да. Время было уже другое. В Киеве идеологически давили сильнее, чем в Москве, но нам было намного легче, чем Прокофьеву и Шостаковичу.
- Вы тогда уже были пацифистом?
- Убийство любого человека - это есть всемирная катастрофа с точки зрения Библии. А посмотрите на историю Европы. Что они творили? А ведь это христиане. Независимо от того, подлец он или святой. И каждый человек держит на себе гигантскую цепь своих предков, вплоть до рыб и прочих существ, вышедших из воды. Со смертью человека вся эта гигантская колонна рушится - вот что нам нужно не только вообразить, но и прочувствовать.
Вот говорят: "верующий - неверующий". А я говорю: ты родился живым - значит, верующий, ибо ты причастен к непостижимому и драгоценному таинству жизни. Вот камень неживой, а потому неверующий. Даже растение верующее, потому что имеет жизнь. Бог - податель жизни. Каждый ребенок, родившись, ощущает себя бессмертным. И это не глупость, это инстинкт...
- Расскажите, пожалуйста, о своем сотрудничестве с кинорежиссером Муратовой.
- Никакого сотрудничества нет. У Муратовой особая эстетика, у нее из фильма в фильм переходят коты, собаки, актеры, персонажи и музыка тоже.
Однажды - это было еще в 1970-х годах - она была у меня дома, а я в это время сочинял произведение под названием "Китч-музыка". В этом сочинении нет никакой иронии, а есть сожаление о том, что сентиментальность изгнана из современной музыки и считается чуть ли не пошлостью. И я спрашиваю: ты, высоколобый, неужели никогда в своей жизни не плакал? Неужели мы дожили до того, что Шуман и Шопен стали китчем? Если сентиментальная, душевная сфера отрезается, остается только высоколобость и высокомерие.
Так вот, Муратова вставила эту тихую мелодичную музыку в свой фильм "Познавая белый свет". А там шум, грохот, какие-то замурзанные тетки, шоферы... Потом я узнал, что она ее вставляла и в другие фильмы. И я стал ей дарить на память свои диски, с которых она сама берет музыку для фильмов, потому что для нее это как бы уже готовый персонаж.
- Мне кажется, что вашу музыку, использованную в ее фильмах, знают и любят больше, чем сами фильмы.
- Музыка существует для того, чтобы ее любили. Когда мы ее слушаем в первый раз, нужно определенное усилие. А потом она уже сама при встрече, как собака, машет нам хвостом. Я пишу музыку, чтобы запечатлеть в ней что-то важное для себя. И я надеюсь, что если я представитель рода человеческого, моя музыка откликнется и в других людях. Для меня это важно.
Беседовала Юлия АНДРЕЕВА, Советская Белоруссия № 200 (25082). Вторник, 18 октября 2016