(интервью Алексея Учителя порталу Meduza. Беседу ведет Мария Лащева)
<...> Еще была сложная съемка на кладбище. Я был на похоронах Виктора Цоя, и туда на самом деле никого не пускали, кроме самых близких — мы это отразили в картине. А за воротами стояла огромная толпа, и потом, когда эти ворота распахнулись, все ринулись к могиле. Эти кадры есть в моем документальном фильме «Последний герой». И мне хотелось это повторить, может быть не буквально, но, во всяком случае, по ощущениям: воссоздать толпу, человеческий поток. Но мы долго не могли найти ничего похожего на те ворота и в итоге выстроили их сами.
Я многие фактические вещи взял из «Последнего героя». В «Цое» маленький сын [Цоя] поет песню — это тоже оттуда. На съемках «Последнего героя» Саша Цой, тогда маленький, вдруг говорит: «А хочешь, я тебе спою?» Это правда было, и я попытался теперь в немного другой драматургической ситуации это повторить. Или, например, огромный портрет, который несут фанаты. Когда мы снимали «Последний герой», его неожиданно вынесли прямо на камеру. Это ощущение чего-то грандиозного, выплывающего из ниоткуда, я хотел передать и в «Цое».
Про внешние атрибуты понятно. А человек 1990-х — он какой?
Взять героев фильма «Рок», с которыми я до сих пор общаюсь: и с Борисом Гребенщиковым, и с Юрой Шевчуком, и с Олегом Гаркушей. Наверное, только с Антоном Адасинским не особо, так как он редко бывает в стране. Как-то в Лондоне проходила Неделя русского кино, и мне вдруг говорят, что Борис Гребенщиков в Лондоне, и мы договорились встретиться у нашего знакомого. Собралось человек десять, не больше. И Борис вдруг в полночь заявляет: «А у меня день рождения наступил». Мы немного растерялись — что говорить, как поздравлять, а Борис продолжает: «Заказывайте любую песню, кто какую хочет». Я так рад был, очень люблю его песню «Серебро Господа моего», и как он поет Вертинского «Я не знаю, зачем и кому это нужно». Мы сидели там до пяти утра, и Борис пел, не переставая. И было просто поразительно, что это не пьянка была, а что-то такое, очень, как вы говорите, продукт того времени. И атмосфера. Я сидел, что называется, чуть не плакал, потому что это было удивительно.
Так же и Юра Шевчук — он однажды выступал на закрытии фестиваля «Послание к человеку». А мы как раз в тот вечер вручали Герману-старшему приз «За заслуги». Алексей Юрьевич был уже немножко не совсем здоровый, но пришел. Мне Шевчук говорит, мол, не надо меня приглашать, потому что они с Германом накануне где-то поссорились, и Юра переживал. А Герман, если кого-то невзлюбит, то ух! Но Шевчук вышел и говорит: «Я, Алексей Юрьевич, вам посвящаю эту песню». И это была песня о Ленинграде, и как-то он спел так, что Герман поднялся и крепко обнял его — очень трогательная была сцена. Шевчук тоже вот откуда-то оттуда, из тех времен.
Сейчас эти музыканты тоже популярны, конечно, но все уже не так, изменилось отношение к жизни, к финансам. Вкусы изменились. В какой-то мере я это выразил в одной из моих любимых сцен «Цоя», когда в самый разгар дискотеки включают «Белые розы», а девочка-фанатка Цоя пытается эту песню перекричать.
Что заставило вас три раза возвращаться к этой теме, снимать о Цое снова и снова?
Понимаете, режиссура — это не только ремесло, это какое-то особое чувство, интуиция. Когда я снимал «Последнего героя» и впервые увидел этого водителя «Икаруса», я же не знал, что буду снимать про него игровую картину. Я тогда вообще про игровое кино не думал и был очень доволен тем, чем занимался. Почему он так врезался в мою память, я до сих пор понять не могу, ведь я же не ради конъюнктуры про Цоя в третий раз снимаю.
Еще фильм «Последний герой» отчасти был не моей затеей, это все Марьяна Цой. Она работала со мной в административной группе, когда мы еще «Рок» снимали, и она знала, что в картину у меня много материала про Цоя не вошло. И когда эта трагедия случилась, она сказала: «Слушай, давай сделаем в память о Викторе кино».
И вот через 20 лет ко мне подходит один продюсер и предлагает сделать повторный показ «Последнего героя» в кинотеатре. Я ему сказал: «Ты можешь выпускать все, что угодно, но это бессмысленная затея, потому что столько времени прошло, это все равно смотреть не будут». Назначили показ в «Авроре» в Петербурге на Невском. И я иду на показ, причем это была, по-моему, суббота или воскресенье, солнечный день, и еще на подходе вижу — огромная толпа, я даже не понял сначала, что за ерунда такая, по какому поводу все собрались. Весь двор кинотеатра переполнен. В общем, на три дня пришлось продлить показ, продали билетов на несколько сеансов в день. И я понял, что дело не в фильме. Какая-то жажда видеть Виктора, что-то снова почувствовать из того времени — это она привела людей. Тогда, собственно, и возникла идея художественного фильма, я вспомнил про этого водителя, и начался длинный путь [к картине].
<...>
Вокруг ваших фильмов, основанных на биографиях известных людей, происходят скандалы. Сначала были негативные публикации о «Дневнике его жены», потом — скандал с «Матильдой» и Поклонской, после «Цоя», возможно, будет суд. И теперь вы приступаете к работе над фильмом о Шостаковиче. Вам не страшно?
Нет, конечно, страшно. Как вам сказать... Мне страшно, прежде всего, за результат. Страшно, что в него могут вмешаться — вот в этом смысле. Но Шостакович — это тяжелейшая ситуация. Жива Ирина Антоновна, последняя супруга Дмитрия Дмитриевича, с которой я один раз пока встречался. Еще сын, дочь, и у них, наверное, есть какие-то свои противоречия. Я понимаю, что угодить всем не удастся, тем более мы тоже хотим снимать не прямолинейный байопик, а более художественную картину. Но я надеюсь на торжество разума. Про Бунина и «Дневник его жены» нам говорили, что это грязное белье и прочее. Я всегда на это отвечаю, что если бы не было любви уже немолодого Бунина к молодой поэтессе Галине Плотниковой, то, возможно, не было бы каких-то его произведений, творческих сил, «Темных аллей».
Не знаю. Конечно, тяжело снова абсолютно несправедливо получать по башке, а еще может быть и судебные какие-то дела начнутся. А уж сколько мы с «Матильдой» проверок всяких по депутатскому запросу получали, сколько дергали студию, сколько нервов. Это действительно тяжело, не хотелось бы в третий раз [это переживать], но будем надеяться [на лучшее]. От планов не откажусь, не испугаюсь.
Вы с Александром Цоем сказали друг другу опосредованно много болезненных слов. Он писал, что вы наживаетесь на имени отца, вы ему тоже много неприятного ответили, например, в одном интервью сказали, что «Цою было бы стыдно за такого сына». Вы не жалеете о сказанных словах?
Нет, я не так сказал, совершенно не так! Я сказал, что Виктору было бы стыдно, что его сын написал письмо президенту. Не за сына, а за этот поступок конкретный, потому что это нонсенс. Почему же стыдно за сына — нормальный у него сын, интересный парень. Но вот этот поступок конкретный... он удивил.
И даже это — я зря сказал. Правильно вы говорите, зря.
Лащева М. Цой принадлежит всем и каждому // Meduza. 22.11.2020