Одним из переломных моментов в истории советской рисованной анимации, бесспорно, стал ее перевод в 1934 году на производственную основу «диснеевского конвейера». Началось это с образования «Смирновской студии» (Экспериментальной мультипликационной мастерской), а закончилось в 1936 году объединением московских мастеров рисованного фильма на студии «Союз-детмультфильм». Именно с этой реформой связывают историки кино уход из отечественной мультипликации ряда крупных фигур, стоявших у ее истоков-Ю.Меркулова, З.Комиссаренко,
Письмо, публикуемое ниже, любезно предоставила нам дочь Ходатаева — Нэла Николаевна. Оно было отправлено Н.П.Ходатаевым своему армянскому другу М.Г.Баблояну, директору «Арменкино» (в 1949-50 гг.— зам. директора «Союзмупьтфильма»), примерно в конце ноября—начале декабря 1935 года. В датировке мы исходим из того, что именно в это время Ходатаев вернулся к занятиям живописью и скульптурой (после учебы во ВХУТЕМАСе он в 1916 году получил диплом живописца, а в 1918 году—архитектора).
Дорогой Манук Григорьевич! Прежде всего поздравляю Вас с юбилеем Советской Армении, затем шлю Вам привет из далекой Москвы.
Вы, наверное удивлены этому письму. Вы, наверно, давно решили, что вас забыли неблагодарные московские мультипликаторы. На это у Вас, конечно, есть основания.
Сознаюсь, что я давно чувствую себя виноватым перед Вами.
С того самого момента, как Вы уехали из Москвы, а мы даже не удосужились устроить Вам проводы, я много раз собирался написать Вам письмо.
Но все как-то не находилось для этого подходящего момента—тем более, что сам я находился в состоянии депрессии, в котором преимущественно и протекало все наше знакомство.
Думаю, что Вы не утратили еще окончательно интереса к мультипликации которой Вы искренно интересовались в свое время, но которая доставила Вам много столь же искренних огорчений. За это время произошло в нашей мульт. жизни много перемен.
Произошло хаотическое слияние со студией Смирнова. Еще до слияния со Смирновым, когда тщетно подыскивался для меня сценарий, я ушел в длительный отпуск для того чтобы на всякий случай подготовить себе возможность ухода с ф[абри]ки. За четыре летних месяца я не только окреп, но и смог устроить на дачу свою семью и, кроме того, подготовить почву для перехода в новую профессию—скульптора.
Осенью, как я и ожидал, мне не только не подготовили сценария, но и явно выразили растерянность перед вопросом, что со мной делать и как использовать.
Я подал заявление об уходе, и меня очень легко отпустили.
Этому способствовали — ставка на конвейер Смирнова, который у нас теперь официально принят и в который меня действительно нельзя уложить мной резко критические отношения к деятельности Конашонка[1] и особенно Херсонского.
Сей гражданин, к которому, как Вы знаете, я никогда не питал уважения, сейчас окончательно опустился.
Он оказался отъявленым оппуртунистом и соглашателем.Являясь официально художественным руководителем мастерской, при явной бездеятельности Конашонка, он являет из себя ту беспринципность и полное отсутствие художественного лица студии, которое типично для нес в настоящее время.
Несмотря на то, что Смирнова не допустили к руководству мастерской, сняли с производства одну из его картин, тем не менее система приняла его.
Смирнов рвет и мечет, он чувствует себя (и я ему в этом искренно сочувствую) обворованным. Система его, годная для одного стиля, для одного художественного стандарта, расползается по швам при разношерстных по стилю и форме производящихся картин.
Это привело к простоям мастерской, к массовому сокращению работников, к жутким противоречиям в нормах, к браку и прочим прелестям. Вряд ли когда-либо мастерская была в таком хаотическом положении, в котором она находится сейчас.
Многие поминают Вас добрым словом.
Действительно, если Вы иногда и плавали в наших вопросах, тем не менее, вы искренно стремились поднять мультипликацию на должную высоту, мужественно защищали ее самостоятельность и честно трудились. Этого нельзя сказать про Конашонка. Чем он занят — неизвестно, но только не делами студии, кроме того, он далеко не образец честности, коварен, и в нем гнездится бюрократ. Херсонский от него заимствует худшие его стороны.
Не интересуясь по-прежнему деталями нашего производства, он отсиживается в своем кабинете и пишет бесконечные бумажки с гордой подписью своей фамилии, происходящей, как он думает, от древнегреческого города Херсонеса — Херрр...сонский!!! Общественность наша неорганизованна. Каждый режиссер живет своей особой жизнью, более того, нередко втихомолочку, даже не прочь подсидеть товарища. Можно ли рассчитывать при этом на что-либо хорошее — конечно, нет.
Мультстудия в настоящее время — это не только задворки советской жизни, это гнездилище—бюрократизма, бездушности, интриг, некультурности и отъявленного политического провинциализма, где все лучшее в советской политике принимает уродливые формы.
Все эго мне особенно стало ясно, когда я отошел в сторону от ф[абри]ки.
Особенно после того, когда я на новом своем поприще имел возможность побывать на ряде советских заводов и даже окунуться в их фабричную жизнь, о чем я давно мечтал. Я увидел настоящую жизнь, я увидел дыхание советской страны, увидел ее лучших людей, увидел вдохновенных строителей социализма.
Мне было очень трудно уходить, нередко я думал о возврате, но теперь ни за что и нико[да]. Я понял причины своей неудовлетворенности, своей нервозности (которая Вам хорошо известна).
Все это мое состояние происходило от неуменья объективно разобраться в причинах своей неудовлетворенности.
Теперь я понял — я понял, что я как художник был катастрофически оторван от советской действительности.
От этого—то состояние опустошенности, которое особенно сильно мучило меня последнее время.
Вернуться в ту склочную и нездоровую обстановку, которая сейчас создалась на ф[абри]ке, эго значит окончательно похоронить себя как художника.
Я знаю что Вы начнете меня сейчас же попрекать, назовете меня изменником, плохим большевиком на своем участке работы.
Вы будете говорить, что необходимо бороться везде, всегда до конца, особенно когда видишь, против чего и за что бороться.
Я сознаю свою вину и мне совестно перед товарищами, что, разрешив как-то свою личную проблему, я бросил нашу общую и оставил их в тяжелый момент их существования. Но, во-первых, мои товарищи не так уж мучаются этой обстановкой, как я заметил, особенно по некоторым из них, а во-вторых, я должен сознаться, что абсолютно не имею каких-либо сил бороться и защищать свои позиции.
Если я вернусь, так и тогда, когда назреет какой-либо конфликт, разрушится сама собой вся существующая система на ф[абри]ке и можно будет заняться новым строительством.
Так-то, Манук Григорьевич! — 12 лет занятии в мультипликации — лучших дней моей жизни и как будто потеряны.
12 лет подвижничества, в течение которых я даже не смог создать в мультипликации что-либо значительное для того, чтобы прославить и сделать известным свое имя. Придя из неизвестности, я и ухожу в неизвестность. Когда я пришел первый раз в Всекохудожник, те, кто меня не знал до кинематографии, встретили подозрительно, а те, кто знал, удивились, что я воскрес из мертвых — ходили слухи, что я погиб еще в гражданскую войну!!! Вы понимаете, что это значит! Это значит, что художник, которому больше 40 лет, начинает свою карьеру наравне с юнцами.
Это трудно. И, несмотря на это, я начинаю жизнь сызнова. Можно ли считать, что у меня нет мужества? Что же сделала со мной кинематография, что лишила меня мужества в мультипликации?
Об этом следовало бы поразмыслить!!
Кстати, книга о мультипликации закончена и на днях выйдет в свет. Пришлю Вам обязательно. Обещали, если не будет задержки с бумагой, выпустить книгу в январе.
Как Вы живете и довольны ли своей работой на ф[абри]ке?
Вы спросите, какая конечная цель моего письма.
Не хочу ли я Вам что-либо предложить или просить Вас? Нет, прежде всего я хотел с Вами поделиться как с товарищем о всех своих делах. Мои товарищи по мультипликации, по-моему, не очень опечалены моим уходом. Все они меня бросили, и я чувствую себя иногда очень одиноким.
Но я не собираюсь от Вас скрывать, что в моем положении я принужден даже малознакомым лицам заикаться о своем желании где-либо иметь работу.
Сейчас я работаю как скульптор. Но это все предварительные эскизы, которые, возможно, и не увидят свет, так как самое тяжелое для меня сейчас это отсутствие мастерской. Мне говорили, что многие из скульпторов начинают по этой причине с окраин или республик, где легче можно рассчитывать на мастерскую. Я член скульптурной секции Всекохудожника, где прошел квалификационную комиссию. Имею соглашение с Выставочным комитетом индустрия социализма и делаю для них проект статуи рабочего на материале металлургических заводов. Для Всекохудожника начал на днях настольный бюст Шевченко. Не откажусь и от консультации по мультипликации, и от портретной живописи, и от графики, и от декоративного искусства, и особенно от монументальной скульптуры — где особенно мог бы быть полезен, благодаря знанию архитектуры.
Словом, я, как художник Эпохи Возрождения, универсален и на все руки мастер.
Я ни о чем Вас не прошу, я только уведомляю Вас, что в настоящее время свободен и могу по своему усмотрению передвигаться по всему Союзу.
Жму Вашу руку. Буду очень рад получить от Вас письмо.
С товарищеским приветом
Н.Ходатаев
Адрес мой: Зацепа, Лужнецкая улц д. 289 кв. 29.
Придя из неизвестности, я ухожу в неизвестность.../ Публ. предисл. и комент. И. Марголиной. // Киноведческие записки. 2001. №52, с. 186-190
Примечания
- ^ Конашонок - директор (?) мультипликационной мастерской киностудии Мосфильм.