<...> ...один из самых выдающихся театральных режиссеров мира — Всеволод Мейерхольд — пришел в кино и начал ставить огромную киноэпопею, которая называлась «Стальной путь».
Известие необычайно интриговало и вызывало удивительное ожидание, тем более, что в помощь себе по этой постановке Мейерхольд привлек к режиссуре такого выдающегося своего соратника, каким являлся Николай Охлопков, а также других мейерхольдовцев — Василия Федорова, Николая Экка и Сергея Майорова.
И вот в этот момент, когда я находился в полном отчаянии, без копейки денег и с незаконченным сценарием, который явился для меня в тот момент самой главной целью жизни, оказалось, что дирекция, выгнав меня за ворота кинофабрики, не рассчитала, так сказать, моей «славы»... и я неожиданно получил из Москвы телеграмму, которая мгновенно сделала меня безмерно счастливым, потому что в ней я прочел такие слова:
— «Немедленно выезжайте. Приглашаю на роль». И под всем эти стояла, как огнем опалившая меня подпись: «Всеволод Мейерхольд».
<...> На следующий день я уже был в Москве.
<...> В тот же вечер я встретился с Мейерхольдом на его старой квартире. Он принял меня со всей той декоративной впечатляемостью, которую мог неотразимо и безошибочно производить только этот гениальный актер и режиссер мирового театра. С мефистофельским обликом, которым он владел в совершенстве и использовал его тоже как свою «ударную силу», да еще освещенный лампой таким образом, что его великолепный профиль с огромным носом, увеличенный в несколько раз впечатляющим и зловещим силуэтом отражался на стене, напоминая какие-то мизансцены из нашумевшей в те времена картины, которая называлась «Кабинет доктора Калигари», Всеволод Мейерхольд спокойно и ни на минуту не сомневаясь, что все, что он говорит, — это свято, и что любому человеку это может доставить только счастье, — поведал мне, что он оказывает мне честь исполнить в его картине роль Иволгина... Но я не очень понял, что должен был представлять из себя этот Иволгин, а лишь почувствовал, что Мейерхольд что-то недоговаривает. Тогда я робко попросил разъяснить мне — что должен был совершить в его картине этот Иволгин, так сказать, по «трюковой линии»? В ответ на это... между звонками, которые без конца раздавались во время нашей беседы и его великолепных разговоров по телефону с какими-то такими высокими именами, которых я знал только по портретам в газетах... он небрежно и явно нехотя мне сообщил, что в «этом плане» мне, вроде, придется... по ходу роли «всего только»... взорвать несколько заводов... поджечь на ходу поезд особого назначения... затем, уже нагло зевая, Мейерхольд добавил, что потом мне придется бежать по крышам вагонов пылающего поезда, где я буду отстреливаться от преследующих меня чекистов...
— А дальше? — тихо спросил я...
— Ну, а дальше... а дальше там будет видно! — бросил недовольно в мою сторону Мейерхольд, которому я уже, видимо, порядочно надоел своими вопросами.
— А все-таки? — не унимался я. — Мне это важно знать, прежде чем я подпишу договор. И тогда я услышал, что когда несущийся поезд будет уже на середине моста через Волгу, вот в этот момент хорошо было бы, если бы я сумел оторваться от преследователей и прыгнуть с огромной высоты в Волгу...
— Ну, естественно, — уже добавил я, — рассчитав все это таким образом, чтобы не врезаться свой башкой в мелькающие стальные фермы моста?..
— Да с вами разговаривать — одно удовольствие! — весело воскликнул Мейерхольд...
А мне сразу стало ясно, что вот здесь-то, образно говоря, мне уже будет полная хана... тут-то я уже и «накроюсь», так и не закончив свой первый сценарий... Только тут я понял, почему так озабоченно смотрел на меня А. В. Ханжонков и вздыхал.
—...Вы что?.. Еще раздумываете?! — вдруг брезгливо воскликнул Мейерхольд, и, швыряя мне через стол газету, произнес:
— Ведь о вашем участии уже даже объявлено в газете...
Но как я мог раздумывать?.. Денег — ни копейки... мой окаянный сценарий еще не закончен... Отказ от выполнения трюка на Волховстрое требовал реабилитации... И, вспомнив наше русское «авось!» — я ответил:
— Нет, почему... я готов. Мейерхольд обнял меня, сразу же приказал растить бороду... На следующий день я уже подписал договор.
<...> правительство вдруг наложило запрет на съемку картины «Стальной путь»... И, как тогда шутили, это было сделано потому, что Всеволод Мейерхольд, с присущим ему размахом, представил на утверждение Правительству такую смету, которая, якобы, превышала в два раза бюджет всей советской страны.
Ржешевский А. Жизнь. Кино. М.: Искусство. 1982.