В студии Комиссаржевского я впервые встретился с Вс. Э. Мейерхольдом.

Было известно, что между Мейерхольдом и Комиссаржевским существовала неприязнь и даже вражда, зародившаяся давно, когда они вместе работали в театре у Веры Федоровны.

Но Комиссаржевский ставил искусство выше личных отношений. Когда открылась студия ХПСРО [Театр-студия Художественно-просветительного союза рабочих организаций], он счел своим долгом пригласить Всеволода Эмильевича в свою мастерскую педагогом. Как мне известно, Комиссаржевский ни разу не встречался в тот период с Мейерхольдом и даже избегал его. Но он понимал, что Мейерхольд должен преподавать в ХПСРО, ибо эта студия так же искала новых путей в искусстве, как и сам Мейерхольд. Федор Федорович хотел, чтобы студийцы знали о театральных течениях и методах непосредственно из первоисточников. Так было легче разобраться в правде театра и выбрать свой путь и свой метод. Как же можно было обойтись без Мейерхольда?

Комиссаржевский, кроме занятий со своим классом, читал для всей студии обязательные общие лекции об актерском мастерстве. И вот этот самый ответственный курс обучения он решил расширить и пригласить для чтения нескольких лекций Мейерхольда. Однажды Комиссаржевский вызвал меня к себе и сказал:

— Слушайте, Жаров, в Москве часто бывает Мейерхольд. Он, кажется, петроградский уполномоченный Театрального отдела Наркомпроса и по его делам сюда приезжает. Вы найдите его и пригласите... Письмо пусть подпишет Бебутов... Приглашаем, мол, читать лекции. Тема — «Искусство актера». Если будет отказываться или ставить особые условия, — выслушайте и потом скажите мне.

Я отправился в Наркомпрос. Народу в маленьких комнатушках битком. Многие — к Мейерхольду. Я сказал секретарю, что послан театральной школой ХПСРО и прошу приема. Секретарь доложил, — и уже следующим посетителем оказался я.

И вот передо мной худой человек, с всклокоченными седеющими волосами, с длинным, как у Петрушки, носом и, как мне показалось, удивительно добрыми серыми, пронизывающими насквозь глазами. Я невольно вспомнил портрет Мейерхольда, сделанный художником Борисом Григорьевым. Репродукция этого портрета висела у меня дома на стене. Да, это была та же голова... Да, это был Мейерхольд!

Он сидел за столом, но не в центре, где обычно сидят начальники, а сбоку, на простом стуле, закинув ногу на ногу. Перед ним лежала стопка чистой бумаги, в руках он вертел простой карандаш. Указав на стул, Мейерхольд без паузы спросил:

— Студент Ха... пе... сро?

— Да.

— Как фамилия?

— Жаров.

— Жа-ров! Это хорошо. Ну? Что у вас там делается, кто у вас преподает?

Помня о предупреждении Комиссаржевского, я назвал всех преподавателей, кроме него самого, и вручил Мейерхольду письмо-приглашение.

— Бебутов? А художественный руководитель у вас ведь Федор Федорович?

Я молчу.

— ХПСРО — это синтетический театр, так, что ли?

— Да, это синтетический театр.

— Так, выходит, это тебя Комиссаржевский послал?

Я нехотя:

— Да, меня послал Комиссаржевский, Федор Федорович, но он...

— Что он? Просил не говорить об этом?

— Да!.. — вдруг смело, как бы осуждая такой поступок, ответил я.

Мейерхольд лишь секунду подумал, глаза его смешно блеснули, он сказал:

— Ну хорошо, я буду вам читать. Но не регулярно, а наездами... Но только прошу, раз уж на то пошло, не говори Комиссаржевскому, что я спрашивал про него.

Поблагодарив его сердечно, я пулей вылетел из кабинета. Начались веселые и захватывающе интересные дни. Мейерхольд во время своих приездов из Петрограда в Москву появлялся у нас и читал, а вернее, импровизировал свои лекции увлекательно. После первой же лекции Мейерхольда Комиссаржевский, придя на следующее утро в студию, как бы между прочим спросил меня:

— Ну как? Я видел, как ревниво сверкнули при этом его колючие карие глаза. На мой наивно непонимающий взгляд он сердито покашлял и, почесывая длинный нос, уточнил:

— Мейерхольд был вчера?

— Был. Пауза.

— Что он читал?

— Про технику актера... Про эмоции... чувствования, которые лживы на сцене так же, как лжива смерть, переживаемая актерами.

— Так он это и сказал?

— Да.

— Как его принимали?

— Да... как вам сказать... — мямлил я.

— Тьфу ты!.. Что это из вас слова не вытянешь, — сказал он, явно злясь.

— Ну, хорошо его слушали?

— А... Очень... Увлек всех!

— Ну вот так и говори, что... увлек... а то бу-бу да бу-бу! — сказал он, назвав меня впервые на «ты», и пошел, покачивая головой.

<...> и Мейерхольд, и Комиссаржевский стремились завоевать аудиторию. Тут уж они старались наперегонки, а мы от этого только выигрывали. Оба блистали остроумием, приводили уйму интереснейших примеров, лекции их были очень популярными. Зал обычно был переполнен, приходили даже гости.

Урок Вс. Э. Мейерхольда

Как мне ни было обидно, но я должен был признать, что Мейерхольд все-таки «забивал» моего шефа темпераментом, яркостью и убедительностью своих лекций. Комиссаржевский был академичнее, суше... Мейерхольд с взъерошенными волосами — этакий «доктор Дапертутто» — сидел на маленькой учебной сцене с «завинченными» ногами (он их очень ловко «завинчивал» одну за другую) и упоительно рассказывал, сам заражаясь своим вдохновением.

Он говорил: — Синтетический актер! Понимаю... Все верно, что вам говорит Комиссаржевский!.. Артист действительно должен стремиться быть синтетическим артистом. Очень хорошо, пусть будет... Кашу маслом не испортишь!.. Но!.. Надо быть прежде всего мастером одного дела. Вы, драматические артисты, должны в своей области быть предельно выразительными, необыкновенно элегантными и гибкими. Так ведь?.. Так! А для этого я вам рекомендую следующее: достаньте дома... ящик. Да, да, обыкновенный фанерный большой ящик... И набросайте туда обрезки железа, шелковые лоскутки, спички, папиросную бумагу, перья, пух, раковинки, гвозди, кирпичи, стекло — все, что называется «сухим мусором»... И каждое утро попробуйте разбирать этот ящик.

Сначала медленно, осторожно, а потом с каждым днем ускоряя темп, не разорвав и не испортив ни одной вещи, не поранив себе руку и не продырявив осколком стекла лоскут или папиросную бумагу. Отделите острое от мягкого, жесткое от тонкого и хрупкого... Уже одно это приучит ваши руки к разным прикосновениям, они будут гибкими, эластичными, и на сцене вы будете владеть ими великолепно. Они заставят предмет играть у вас в руках и будут передавать ваши, как вы любите говорить, «душевные волнения». Вы должны свою технику, внешнюю и внутреннюю — особенно внешнюю, — постоянно тренировать... Завел ли кто-нибудь дома у себя такой ящик, я не знаю, но в студии мы соорудили его и набросали туда разного барахла: наш «ящик Пандоры» пользовался успехом.

<...> Вот такая манера Мейерхольда рассказывать интереснейшие вещи заставляла аудиторию трепетать. Его лекции сопровождались то громовыми аплодисментами, то замогильной тишиной, потому что этот удивительный человек жил тем, что говорил, и говорил только то, чем жил. Так в нашу молодость вошел Мейерхольд, и пыл наших сердец мы отдали ему. И я сменил свои прежние театральные привязанности, переменил «символ веры».

 Жаров М. Мои встречи с временем и людьми. М.: АСТ-ПРЕСС. 2006