(...)
Репетируя роль Тени (возобновление 1984 года), Витя впитывал свидетельства участников первой и второй редакции спектакля-легенды. Юнгер рассказывала, как Эраст Гарин, Тень — 1940, стоял на сцене у неё за спиной, не прикасаясь к ней, и как она тем не менее чувствовала «холод неприкосновения». Как он играл пустоту, ничто. Как это было страшно. А Лев Милиндер, Тень 1960, рассказывал о странной — но только не для актёров Комедии — просьбе Акимова не считаться в этой роли с законами физики: если актёр вдруг полетит или вытянется на четыре метра вверх, то он, Николай Павлович, возражать не станет. Что-то Гвоздицкий взял из первой редакции (нечеловеческую пластику, нечеловеческую речь Гарина, бросок вниз с тронной лестницы), что-то — из второй (синюю маску Тени). С законами физики не считался. Но легенда всё равно не ожила. Тень «Тени» — развлекались острословы.
Пытаясь продлить не своё прошлое в своём настоящем, преодолеть разрыв между ними, Витя порой доходил до отчаяния: «...не выходит — духу, культуры, сил, боли не хватает». И снова: «Воспитать память? А может быть, это как талант — или есть, или нет?». Юнгер учила его смирению. Гордость и смирение, говорила она, идут рука об руку. Надо принять неизбежное: после тебя придут другие, тебя забудут. И, намекая на себя, по-акимовски снижала пафос: «Если сейчас и говорят ещё о Саре Бернар, то только потому, что у неё была деревянная нога».
Елена Владимировна была с юмором. Умная, образованная, незаурядная женщина. С навыками подлинно интеллигентного, то есть не только благовоспитанного, но и принципиального поведения. И всё ещё с огоньком, о котором ходили легенды. Но её сценический шарм, которым, по своему обыкновению, безудержно восхищался Витя, мне был недоступен: да, мастерица, но... кукольных дел.
«Что мне режиссёр говорит, то я и делаю», — говорила Юнгер. — «Я артистка послушная. Так нас воспитывали». Воспитывали так, это правда. Как безупречных исполнителей режиссёрского рисунка, режиссёрской акимовской графики: прежде всего художник, Акимов своими актёрами именно что рисовал. Но когда на старости лет им довелось столкнуться с иной режиссёрской волей, требующей идти не от «графики», но от самих себя, включать на полную мощь свою человеческую природу, обнаружилось, что природа уже не включается и как следствие этого гордость идёт рука об руку не со смирением, а со строптивостью. Чтобы Юнгер сыграла Гурмыжскую, ставшую лучшей из её поздних ролей, которую, впрочем, она назвала ненавистной, Петру Фоменко на репетициях приходилось и уламывать, и обманывать её.
В ту же пору молодой Лев Додин восставал против актёров-исполнителей. Само слово «исполнить» казалось ему ущербным, обедняющим содержание работы над ролью и над собой, содержание, которое питается только живой жизнью и к живой жизни обращено. Надо не исполнить, а прожить, выстрадать — и, не доверяя результату, пробовать, пробовать, пробовать. Додину, когда его занесло в Комедию на постановку, показалось, что он попал во вчерашний, позавчерашний день. И, в отличие от нашего героя, очарования в этом он не нашёл.
(...)
Семеновский Валерий Оскарович. Заявление об уходе. // Театр. 2008 — № 31. С. 29-47.