На мои стихи написано много песен, и теперь я их иногда пою на своих вечерах. Но поначалу решиться на это мне было очень трудно — никакого музыкального образования, да еще и медведь на ухо наступил. И однажды я попросил Андрюшу Петрова послушать, как я пою песню «Лара». Пришли мы к нему в Дом композиторов с певицей из Мариинского театра. Договорились: он послушает и скажет — стоит мне с этим выходить на сцену или лучше обойтись без пения. «Лара» — песня для меня особенная, я лет сорок писал слова на музыку из фильма «Доктор Живаго», так у меня трудно получалось. У Мориса Жарра в этой картине — какая то «чайковская» музыка. Даже странно, что француз это написал. А потом выяснилось, что его прабабушка — русская. И вот я запел: «Если, крича, / плачу почти навзрыд, / словно свеча, / Лара в душе стоит. / Словно свеча, / в этот проклятый век, / воском шепча, / светит она сквозь снег...» Ну а в конце прозвучали такие строки: «Мир пустоват / без огонька в ночи, / и Пастернак / с Ларой — как две свечи».
Андрей тихо сидел и слушал, а потом не слишком бурно, но все же поаплодировал. Подошел и сказал: «Вполне можно, пой!» — «А замечания есть?» — «Ну, зачем тебе это нужно? Ты был очень естественным, вот и все. А это самое главное. Это же твой концерт. Все знают, что ты непрофессиональный певец. Такое пение создает какую то домашнюю атмосферу, вызывает доверие».
Так он дружески благословил меня на вокал. Впервые я спел это в Питере, уже не помню где. И понял, что у Андрея — легкая рука. Среди самых памятных впечатлений, пережитых в этом городе, был балет «Сотворение мира» в Кировском. Я тогда после спектакля сказал Андрею, что меня особенно поразило в его музыке: в ней была заранее срежиссирована хореография. Он явно думал и чувствовал, что здесь вот должен быть пространственный прыжок, а здесь — какое то танцевальное кружево.
Музыка сама давала простор для человеческого тела. В ней чувствовалась какая то невероятная свобода для воплощения движений самой души. Мне даже казалось, что Андрей мог сказать артистам: я вижу, что эту музыку надо станцевать так, и они бы ему поверили. Я тогда встречался с Михаилом Барышниковым и впервые открыл его для себя именно в «Сотворении мира». Может быть, Адам вообще стал лучшей его работой, настолько потрясающим он был в этом образе. Ну, а потом мы с Андреем работали над спектаклем «Легенда о Тиле Уленшпигеле» в Пушкинском театре, в постановке Ильи Ольшвангера. Первым Тилем был Юрий Родионов. А позже в авторских концертах «Марш гёзов» с какой то фантастической энергетикой пел Николай Караченцов. Лучше, чем он, этот марш не пел никто. «Тиль Уленшпигель» остается самой любимой моей книгой. Это произведение — на уровне «Дон Кихота», но оно мне, представьте, нравится больше, чем «Дон Кихот». Тиль мне близок по духу.
Мне говорят: «Боже, какая тут у вас энергетика!» Но поверьте, эту энергетику дал роман Шарля де Костера. В Советском Союзе он был любим очень многими, а вот в Америке совершенно не известен. Даже один из культурнейших людей американской элиты Артур Миллер, и тот не слышал о нем никогда!.. В образе Тиля было все. Он воспринимал жизнь, как веселый подарок, и хотел сам быть подарком для других людей. Таким он был человеком. И выстроили этот образ не столько мои стихи, сколько... Я бы так сказал: этот образ при помощи моих стихов выстроила музыка Андрея Петрова. То же самое повторилось и в марше «Когда шагают гёзы». (Кстати, в концертном исполнении марш гёзов неплохо пел Эдуард Хиль.) А еще там совершенно замечательная песня шлюх и песня Неле о Тиле. Музыка была для Андрея материалом захватывающей, а порой даже залихватской лепки образов. Он уже и режиссировал будущий спектакль, видел его. И, ничего не навязывая режиссеру, помогал ему. Становилось ясно, что делать. Именно под впечатлением музыки Андрея я написал стихи о Тиле Уленшпигеле — его огромный монолог, который потом стал песней «Пока убийцы ходят по земле». Несмотря на сложность задачи, Андрей очень быстро написал музыку к спектаклю. Почему быстро? Потому что он читал книги. Да, Андрей Петров был композитор, который читал книги. Сейчас мало кто это делает. Чаще говорят: надо освежить в памяти. Вот Дмитрий Дмитриевич — читал. А из композиторов более легкого жанра — Эдик Колмановский. Он был очень образованный человек. Они с Петровым говорили на одном языке. И Эдик обожал Петрова. «У Андрея, — говорил он, — музыка советская очень, но она — моцартианская. Это моцартианство в советской системе». Так сказал один композитор про другого. Редкий случай. А непосредственным поводом для такого разговора был вальс из фильма «Берегись автомобиля». Я спросил: «Эдик, как ты думаешь, можно написать на эту музыку слова?» — «Конечно, можно. Почему бы тебе не написать?» И действительно, потом на эту мелодию я написал стихотворение «Жил был стеклянный господин...». Случилось это так. Позвонил мне Сережа Никитин: «Женя, ты не мог бы стихотворение написать? Давай сделаем подарок Петрову».
И напомнил, что я где то в компании говорил, что хочу написать слова на мелодию того вальса. Он дал мне месяц на размышление. А у меня было такое настроение, что я тут же написал эти стихи, часа за три. Сергей пришел в восторг, что все осуществилось. И спел эту песню на дне рождения Андрея. Только раз она и прозвучала. А мне она так понравилась, что я сказал жене: «Знаешь, пусть не играют на моих похоронах никакой грустной музыки, а пусть Сережа Никитин сыграет „Стеклянного господина“». Маша сказала: «Не смей так говорить о смерти, не играй такими словами!» Вспоминая Андрея, его музыку, я думаю, что он действительно был моцартианцем, только отнюдь не внешне.
Он не из тех, кто мог хвастать, как Пушкин («Ай да Пушкин, ай да сукин сын!»). И кутилой мне трудно представить Андрюшу. Гусарства в нем не было никакого. Но в то же время оно в нем было — то есть он его понимал, чувствовал. Потому что как иначе он мог написать такие лихие песни, как те, что звучат в фильме «О бедном гусаре замолвите слово»? Сам он любил совершенно разных композиторов. И в этом смысле был, конечно, идеальным председателем композиторского союза, потому что относился ко всем направлениям непредвзято.
Его руководство творческим союзом — это не карьеризм, а жертвоприношение. Ведь он отдавал этой общественной работе столько времени! Никогда я не слышал от него злых слов о других людях. Правда, иногда при некоторых именах я замечал брезгливое выражение лица — как если бы упомянули о чем то негигиеничном. Он был прекрасным товарищем. Меня очень тронуло однажды, когда он мне позвонил и поздравил со стихотворением «Поющая дамба». А еще Андрей позвонил, чтобы меня морально поддержать, после моей телеграммы Брежневу по поводу ввода наших войск в Чехословакию.
Будучи руководителем творческого союза, он сам не мог выступить, потому что в таком случае поставил бы под удар многих людей (лишившись своей должности). Это совершенно ясно. Но он это все ценил и понимал. Столько радости подарил нам Андрей своей музыкой! Кстати, это же он написал с Григорием Поженяном «Море встает за волной волна». Совсем простая вещь, но она стала народной, сразу запелась. И Поженян, который воевал с семнадцати лет, был в таком восторге, что его песню запели! Ведь для человека великая радость, когда его песни поют, даже не зная, что автор — он. Это уже не имеет значения. Андрей в своей музыке не заигрывал, не льстил, не делал ничего на потребу. Он просто хотел быть понятным. Это нормально для настоящего искусства. Его доминантой было внутреннее благородство. И его дар имел свойство не иссушаться, не скукоживаться, а всегда удивлять чем то новым, свежим, доходящим до самого нутра.
Коллектив авторов, О. М. Сердобольский. : /«Ваш Андрей Петров. Композитор в воспоминаниях современников»// Е. Евтушенко.